Мы — это мы

Перова Ксения

Хэл поспешил прочесть короткую молитву о благословении Всемогущего. Заканчивая последние строки, проломился сквозь кусты и чуть не споткнулся о человека, сидящего на мягком мху, подтянув колени к груди.

— Эдди?

В первую секунду он не узнал друга — просто потому что никогда не видел его таким.

Эдвард был в черных штанах и простой белой нательной рубахе, разорванной у ворота. Аккуратно собранные волосы растрепались, из косы торчали длинные неопрятные пряди, за ухом застрял сухой лист.

Но Хэла поразил не его расхлестанный

вид, а слезы, ручьями струившиеся по лицу. Плакал Эдвард, видимо, давно и горько, глаза его опухли и покраснели от рыданий.

Встретившись взглядом с Хэлом, он тут же вскочил и хотел скрыться в зарослях, но Хэл поймал его за рукав.

— Постой! Надо поговорить, да стой же ты!

Ткань рубашки угрожающе затрещала.

— Уйди, — процедил Эдвард сквозь зубы, — или я тебе врежу.

Хэл тут же его отпустил и поднял руки ладонями вверх.

— Вот этого не надо, Всемогущего ради! Ты ж ударишь так ударишь, из меня тут же дух вон и кишки на телефон!

Он понятия не имел, что это значит — поговорка выскочила сама собой. Бабушка Хэла обожала собирать всякие забавные высказывания, особенно доисходных времен.

Эдвард остановился и моргнул пару раз, словно приходя в себя. Темное облако, закрывавшее его лицо, слегка рассеялось.

— Что? Какой... ты хоть знаешь, что такое телефон?

— Какая-то доисходная фиговина... да Всемогущий с ним! Скажи лучше, что произошло? Отец тебя прогнал?

Эдвард медленно покачал головой, и Хэл ощутил внезапный прилив сожаления. Если бы Свершитель, недовольный работой сына, выгнал его, было бы гораздо проще уговорить Эдварда все бросить и уйти.

— Я... сегодня я...

Эдвард вдруг покачнулся и оперся о ствол дерева; ногти побелели, с такой силой пальцы вцепились в кору. Было видно, как сильно терзает его случившееся, как он хочет выплеснуть его, поделиться.

Но это было настолько не в характере Эдварда, привыкшего все держать в себе, что попытка облегчить душу мучила его чуть ли не сильнее, чем повод к ней.

Хэл сжалился над ним:

— Сегодня ты совершил первую казнь, я знаю.

— Знаешь? Откуда? — вскинулся Эдвард и, развернувшись, уставился прямо в глаза Хэлу.

— Ну, я был там и видел.

— Что?! — Лицо Эдварда вдруг помертвело, словно на глазах застывал воск. Черные глаза превратились в пугающе-бездонные пропасти.

Хэл взмок. Стало ясно, что его желание остаться у места казни и как бы вместе пережить это испытание, будет воспринято не лучшим образом, и он поспешил свернуть в сторону:

— Ну, я видел только, как вы с отцом везли приговоренного на площадь и подумал, что, наверное, это твой первый раз... а саму казнь я не видел, такая толпа собралась, не протолкнуться. У вас всегда так во время, э-э-э... Свершений?

Эдвард медленно кивнул. Плечи слегка расслабились, черный огонь в глазах погас. Испытанное им облегчение бросалось в глаза, и Хэл понял, что едва не допустил крупную ошибку, проскользнул

буквально по самому краешку. Обычно Эдварда не так просто было обвести вокруг пальца, проблемы с общением нисколько не сказывались на остроте его ума. Возможно, сейчас ему на самом деле очень хотелось обмануться.

— Тяжко, наверное, — продолжал разыгрывать дурачка Хэл, — хочешь поговорить об этом?

Эдвард молчал с полминуты, обдумывая вопрос, и наконец вынес вердикт:

— Нет.

— Ну как хочешь. Пошли до дома тогда?

Снова кивок, и они зашагали через лес вместе. Эдвард быстро успокоился и натянул обычную маску непроницаемости. Косые лучи солнца — предвестники вечера — придавали его коже оттенок золотистой бронзы.

Хэл подкидывал сухие сучки, шишки и прочий лесной мусор попеременно то левой, то правой ногой и про себя ругался на чем свет стоит. Во-первых, он катастрофически опаздывал домой, но не хотел уходить, так как еще не выполнил то, ради чего во все это ввязался, не поговорил с Эдвардом. Во-вторых, проклинал себя за трусость и нерешительность — выскажи он все, пока Эдвард был не в себе, возможно, на волне эмоций тот скорее принял бы решение уйти.

Но поскольку Хэл не признался, что был свидетелем Свершения, а сам Эдвард не пожелал об этом говорить, непонятно было, с какой стороны теперь подступиться к теме ухода. Хэл не мог затронуть ее, не открыв всей правды, а открывать ее не хотел, опасаясь чересчур бурной реакции Эдварда.

Хотя, возможно, именно такая реакция сейчас и требуется?

Раздумывая и колеблясь, Хэл снова вспотел, на этот раз от напряжения. Он в жизни еще не сталкивался с такой заморочной задачкой, что, впрочем, было неудивительно, учитывая, с кем приходилось иметь дело. Это вам не Бен, Арно или еще кто-то из деревенских ребятишек с двумя извилинами на всю голову — одна про пожрать, другая про поспать.

Человек этот в тринадцать лет самостоятельно построил стеклодувную печь по древним книгам и успешно ею пользовался. Он фактически спас семью Хэла от голода, всего лишь просмотрев несколько книжек и набросав чертеж на бумаге.

И все-таки то, чему Хэл стал свидетелем — предел. Если Эдвард и теперь не изменит мнение, то это вообще уже никогда не произойдет.

Чем ближе они подходили к тому месту, где придется расстаться — один пойдет в дом в лесу, другой в деревню, — тем сильнее Хэл злился на свою нерешительность. И все же ничего не мог поделать — до смерти боялся потерять Эдварда и его дружбу.

Потому что, по сути, это было лучшее, самое замечательное, что случилось с ним за всю его нелепую жизнь.

Тут в памяти всплыла черная фигурка, скорчившаяся на окровавленных булыжниках, и он решительно остановился.

— Мне надо тебе кой-чего сказать, Эд.

Эдвард обернулся; осунувшееся от усталости лицо выражало, как всегда, лишь безграничное терпение и снисхождение к выходкам приятеля. Так, наверное, он относился бы к младшему брату — осознание этого ударило Хэла в самое сердце.