Мы из Кронштадта. Подотдел коммунхоза по очистке от бродячих морфов
Шрифт:
– Так у моего деда и бати зомбей не было. И вообще, у меня два деда было. А батя один, – недоуменно подвел итог Харитоненко.
У меня не получилось дослушать беседу, Травин вернулся.
– О чем вы так зажигательно беседовали? – полюбопытствовал он.
Расчет как-то затих.
– О мышах, – ответил старлей.
– Полезные зверьки, – вежливо согласился Травин. И неожиданно выдал: – Храбрый самурай был застигнут поздним вечером в незнакомых местах. Остановился на ночь у крестьянина. Тот предложил воину одеяло. Самурай презрительно ответил: «Это вы привыкли нежиться в постелях! Мы – воины, закалены и не изнежены!» Ночью выпал снег. Похолодало.
Травин со значением подмигнул озадаченным матросам, и мы двинулись в глубины лаборатории. Артиллеристы остались в задумчивости, постигая дзен истории о самурае.
Когда мы спустились с крыши в полумрак казематов верхнего яруса, он негромко сказал, протянув мне листок с фамилиями:
– По нашим данным, за ними ничего не замечено.
– То есть чистые и порядочные люди?
– Нет, просто нам о них ничего порочащего не известно. Улавливали раньше разницу между «связей, порочащих его, не имел» и «в связях, порочащих его, не замечен»? – уточнил Травин.
– Улавливал. Эти значит – не замечены? – сказал я.
– Именно. Валентина Ивановна приказала провести с вами экскурсию по лаборатории.
Экскурсия получилась впечатляющей. Впрочем, Травин как экскурсовод был куда интереснее записных экскурсоводов мирного прошлого, сыпавших тысячами совершенно ненужных цифр и дат, но не дававших ничего полезного, отчего вся эта мусорная информация потом еще долго бренчала в межушном пространстве. Тут говорилось все по делу, может, и суховато, но запоминалось с лету. Я диву дался, поняв, что за короткий срок в мертвом выпотрошенном форте создали не менее грамотную лабораторию, чем бывшая тут раньше противочумная. Странно смотрелись новенькие, еще пахнувшие окалиной грубоватые решетки в старых краснокирпичных коридорах, масса видеокамер и каких-то еще датчиков и всякие другие следы поспешного усовершенствования – от свежеслепленных стенок с бойницами, которые вместе с железными решетками перекрывали в некоторых местах коридоры, до мебели в облагороженных казематах. Несколько раз приходилось по приказу сопровождающего высоко поднимать ноги, переступая через натянутые поперек коридора проволочины.
– Мины? – не очень умно спросил я.
– Сигнальные фейерверки. На случай несанкционированного передвижения.
– А, понял… Это уже запретная зона?
– Для посторонних – да. У американцев она была бы покрашена зеленой краской.
– А, полосой такой! – вспомнил я виденные всякие боевики.
– Ага. У нас вон серые значки. Незачем зря стенки пачкать и краску переводить. Так что это серая зона. Запрет для внешней охраны, ну да их дальше караульных помещений вообще стараемся не пускать. Нечего им тут делать, салагам. А там, где раньше в чумной лаборатории была заразная часть, там зона строгого допуска.
– Как делится-то? В смысле, что к чему относится? – уточнил я.
– Как раньше. Форт свое значение как крепость потерял довольно быстро. Вот его и переоборудовали: правая половина была заразная, левая – незаразная. Как легко понять, между ними было и карантинное помещение. Там сейчас опять же промежуточная зона, рыжая называется. А место содержания особо опасных экземпляров – красная зона.
– Мутабор со своей «кошкой» там? – тихо спросил я.
– Да. И не только он. Из живых там только наш нейрохирург, но он немного не в себе.
– Я слышал.
– Да. Совершенно бесценный специалист, приходится идти навстречу. Даже мебель его из квартиры привезли частью, как просил. Ощущение леденящее, когда к нему заходишь, но он делает вид, что все в порядке. И мы тоже. Политес.
– А живых тут много? – осведомился я.
– Не очень, – вежливо и обтекаемо поставил меня на место экскурсовод.
Ну, понятно, не фиг мне знать, сколько тут кого. Да, полагаю, и сами сотрудники не вполне в курсе. Хотя даже на первый взгляд – снаружи не меньше отделения на смене, значит, подсменками еще два, получается взвод. Наверху расчеты артиллерии – тоже взвод. Да внутренняя охрана, да кто-то им на подсменках, да за видеокартинкой кто-то смотрит. Да технического персонала десятка два самое малое – форт хозяйство хлопотное.
Ого, уже больше роты выходит. И это без научных работников. Лихо… Мне-то казалось, что сидит тут несколько человек, работают себе потихоньку. Но тут впечатление активно работающей процветающей фирмы.
– Кстати, а как у Мутабора с его «кошкой» дела?
– На удивление успешно. Эксперимент по приручению дикоморфов получился удачным, хотя и времени всего ничего прошло, – со странным выражением лица говорит сопровождающий.
– Замечательно! Открывает заманчивые перспективы, – выдал я не очень тонкую лесть.
– Ничего подобного. Методы дрессуры и так известны, а для того, чтобы дрессировать дикоморфа, надо быть морфом в еще большей степени. В том числе и по массе. Потому успех-то успех, да нам бесполезен. Пиджачок сшит сугубо на Мутабора, нам не годится. Опять же и то сыграло свою роль, что наш общий знакомый явно при жизни был кошатником, причем можно твердо сказать – уверенным пользователем котов. Навыки вместе с интеллектом сохранились. Так что та же психокинетика.
– Ну, как я видел, подкрепленная и грубой физической силой, – сьехидничал я, вспомнив, как лупил по крупу Блондинку свирепый Мутабор.
– Разумеется, все вместе. Но все вместе – именно по схеме дрессировки котов. Вы думаете, почему коты не дрессируются? Потому что подход неверный. Тапкой шлепать или газетой – ума много не надо. У вас есть кот или кошка?
– Есть. Кот. Трехногий и одноглазый. Но это не я его так. Я его газетой воспитываю. А что, это неверный ход?
– Сильно не всегда. А тапок – газета – дверь – это не показатель дрессируемости. Прихватите легко за холку, прижмите и повисите над ним. Пошипите. Два-три подхода, и все. Все свое место понимают и на ноги не кидаются, и в тапки не гадят.
– Да он, собственно, и не кидается. Но, мне кажется, вы преувеличиваете интеллект котов. По-вашему выходит, что каждый кот – личность?
Травин тонко усмехнулся.
– Кот – личность, причем личность социальная с асоциальными наклонностями. Наказание понимает только непосредственно в процессе, а именно – поймали за ссаньем в тапку, ткнули носом – больше ссать не будет, а вот если наказали через пять минут после ссания, посмотрит с видом оскорбленным и нагадит под кроватью. Взял за шкирку и поднял – кот изобразит котенка на чистом рефлексе, а если в настроении, то еще и поцарапает, когда отпустишь. Взяли за шкирку, придавили к полу, обшипели (можно по ушам слегка надавать), пока не спрячет когти и ветошью не прикинется – вы победили, но процедуру повторять нужно несколько раз, причем только после провокации со стороны кота. Если качать права на пустом месте, кот будет таить зло, а зла у кота на всех хватит.