Мы из розыска…
Шрифт:
Итак, ОСОБЕННАЯ ЧАСТЬ. Глава первая. Преступления государственные. Подраздел — Контрреволюционные преступления…
«58-1. Контрреволюционным признается всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти рабоче-крестьянских Советов и избранных ими, на основании Конституции Союза ССР и конституций союзных республик, рабоче-крестьянских правительств Союза ССР, союзных и автономных республик, или к подрыву или ослаблению внешней безопасности Союза ССР и основных хозяйственных, политических и национальных завоеваний пролетарской революции.
В силу международной солидарности интересов всех трудящихся такие же действия признаются контрреволюционными тогда, когда они направлены на всякое другое государство трудящихся, хотя бы и не входящее в Союз ССР. (Принята 6 июня 1927 года.)
58-1а. Измена Родине… карается высшей мерой уголовного наказания —
58-1б. Те же преступления, совершенные военными… — расстрел с конфискацией имущества. (20.VII.1934 г.)
58-1в. В случае побега или перелета за границу военнослужащего… — конфискация имущества, ссылка в отдаленные районы Сибири членов семьи. (20.VII.1934 г.)
58-1г. Недонесение со стороны военнослужащего о готовящейся измене… — лишение свободы на 10 лет. (20.VII.1934 г.)
58-2. Вооруженное восстание… — высшая мера социальной защиты. (6.VI.1927.)
58-3. Сношение в контрреволюционных целях с иностранным государством… — высшая мера социальной защиты. (6.VI.1927.)
58-4… 58-5… 58-6…» и так до 58-14!
И почти повсюду — расстрел, расстрел, расстрел… Ссылка, ссылка, ссылка… Конфискация, конфискация, конфискация…
С уголовным кодексом перекликается уголовно-процессуальный кодекс.
«Отдел седьмой. Глава тридцать третья. О расследовании и рассмотрении дел о террористических организациях и террористических актах против работников Советской власти…
466. Следствие по делам о террористических организациях и террористических актах против работников Советской власти должно быть закончено в срок не более десяти дней.
467. Обвинительное заключение вручается обвиняемым за одни сутки до рассмотрения дела в суде (!!!).
468. Дела слушаются без участия сторон (!).
469. Кассационного обжалования приговоров, как и подачи ходатайств о помиловании, не допускается (!).
470. Приговор к высшей мере наказания приводится в исполнение немедленно по вынесении приговора…»
Итак, мы узнали, как скоро стряпались такие дела. Теперь вчитаемся в протоколы допросов свидетелей…
«Вопрос: Арестованный Дуров, вы бывший начальник отделения уголовного розыска ГУРКМ [6] города Москвы. Скажите, кто вами был вовлечен в контрреволюционную организацию?
Ответ: Мною был намечен к вербовке в нашу контрреволюционную организацию Бодунов Иван Васильевич — начальник отделения УР при ГУРКМ, но когда я информировал о нем заинтересованных лиц, то мне было сказано, что Бодунов завербован в организацию Дьяковым…
Вопрос: Почему вы наметили завербовать Бодунова?
Ответ: Бодунова я знаю по совместной работе с 1935 года как человека политически неустойчивого. Это дало мне возможность вызвать его на более откровенные антисоветские разговоры.
Вопрос: Расскажите подробно, когда и где вы вели антисоветские разговоры с Бодуновым? Каков характер этих разговоров?
Ответ: В первый раз с Бодуновым я вел разговор в июне — августе 1937 года у меня в кабинете, чтобы прощупать настроение Бодунова. У меня был расчет завербовать его. Я сказал Ивану Васильевичу, что война фашистских агрессоров против Советского Союза в связи с напряженным и неблагоприятным положением в стране, очевидно, будет, а нам будет трудно. Мы не сможем жить при другом строе. На что Бодунов ответил: «Да, дело действительно дрянь, будет трудно»». Я из этого сделал заключение о Бодунове, что он человек политически неустойчивый. Второй раз я говорил с Бодуновым, когда он приехал в Москву из Чечено-Ингушетии с докладом о работе.
Я повторил прежний разговор, причем указал, что положение в стране все более ухудшается. Бодунов заявил, что если обстановка такая же, как в Чечено-Ингушетии, по всей стране, то поражение возможно. После этой беседы я был убежден, что Бодунова можно завербовать в нашу контрреволюционную организацию, но оказалось, что его уже завербовал Дьяков…»
6
ГУРКМ — Главное управление Рабоче-крестьянской милиции. — Н. А.
Вот такой разговор состоялся 24 февраля 1939 года между арестованным руководителем уголовного розыска страны и следователем следственной части НКВД СССР младшим лейтенантом госбезопасности. Трудный разговор, и теперь уже не узнать, чем он закончился для Дурова. С позиций сегодняшнего дня видно — бывший
«Вопрос: Арестованный Дьяков Т. М., вы бывший начальник уголовного розыска Главного управления РКМ НКВД СССР? Это так?
Ответ: Да, верно.
Вопрос: Расскажите, как вы завербовали Бодунова?
Ответ: Это утверждение неверно. Могу доказать, что Бодунов не вербовался… По приезде в Грозный Бодунов вместе с сотрудником уголовного розыска Погибой был направлен в Ингушетию для борьбы с бандитами, а мы с сотрудником уголовного розыска Мариупольским остались на месте. Мариупольский остался в Грозном, а я разъезжал по опергруппам, давая указание арестовать как можно больше бандитов и их пособников, но эта работа была малоэффективна…
В Ингушетии дела шли значительно лучше, так как там работали Погиба и Бодунов, не являющиеся членами контрреволюционной организации».
Думал ли 12 января 1939 года бывший начальник отдела Т. М. Дьяков, что, доказывая невиновность «нашего друга Ивана Лапшина» — Ивана Бодунова, он спасал его и тем самым губил себя? Теперь этого не узнаешь… Да и сам Иван Васильевич до самой своей смерти не знал, кому обязан жизнью.
На моем столе лежал листок с фамилиями сотрудников уголовного розыска, служба которых оборвалась в 1934—1938 годах.
Постепенно догадки приобретали силу подозрений, иногда возникала уверенность, что доказательства рядом… Доказательства того, что напрасно обвиняли в репрессиях тех сотрудников милиции, НКВД, которые стояли у истоков первого социалистического государства, — нет, не виноваты они, они были «выбиты» первыми, гораздо раньше красных командиров армии, ведущих специалистов народного хозяйства, деятелей культуры, науки…
Многие чекисты не пошли на сделку с совестью, не стали соучастниками преступлений, предпочли неминуемую мучительную гибель. Из печати известно, что в самих органах НКВД «более двадцати тысяч человек пали жертвами вакханалии беззакония».
Из серых небоскребов, стоящих на набережной Москвы-реки, и маленьких домиков окраинных поселков исчезали люди. Стремительно формировались обвинения. Наступало искусственное, противоестественно скорое забвение.
На места высланных, расстрелянных садились Ягоды, Ежовы, Берии — именно они вершили неправый и спешный суд. Именно они прятали личные дела «изъятых» из жизни сотрудников. Где эти документы?
Сомнения, сомнения, сомнения…
И надо же, чтобы именно в тот момент, когда я не знал, что мне делать, произошла эта встреча…
Он стоял в коридоре и робко сжимал в руках потрепанный портфельчик. На плечах мешковато висит пиджачок. Старческие блеклые глазки уставились в меня, пронзали, буравили, пытались поймать взгляд собеседника.
— Вы собираетесь писать об этих людях?
— Вы хотите помочь? Рассказать о них? — я не скрывал радости — наконец есть живой свидетель тех событий.
— Помочь? — переспросил он. — Пожалуй… Хотя я их не знал. Я хорошо знаю то время… — взгляд стал жестче.
— Это очень интересно. Слушаю вас…
— Знаете, — огорошил он меня откровением, — я не рекомендовал бы вам ворошить прошлое. Может быть, мы тогда ошибались в частностях, но в главном были правы. С саботажниками и контрреволюционерами необходимо бороться. Что мы и делали… Учтите — время было такое!
— Вы хотите сказать, что обвинения против Бодунова реальны?
— Дыма без огня не бывает… — Он поправил шляпу с засаленной ленточкой, дернул шеей. — Чистка рядов необходима. Смотрите, кто тогда работал: Петржак, Томашевский, Хотимский, Финк, Суббоч… Вы меня понимаете?
— Не совсем…
— Я имею в виду национальность. Не смущает?
— А как быть с Дзержинским, Менжинским?..
— Это другое дело… — Он отвел взгляд. — Мое дело предупредить, что у вас с этим материалом могут быть неприятности…
Прощаться, обмениваться рукопожатиями мы не стали. Я просто ушел от него, пошел работать в архив. Думал, через какое-то время я забуду об этой встрече. Не забыл!
Выходит, не канули еще в небытие те, кто вершил суд. Кто изымал и прятал личные дела… Только теперь они уже борются не с людьми, а с самой памятью о них!