Мы из розыска…
Шрифт:
Умер Сергей Иванович в пятьдесят седьмом году — сказалась травма, полученная на Кавказе.
Чем дальше, тем больше я узнаю о семье, но практически ничего нет о соратниках Кондратьева по уголовному розыску.
Отдаю альбом Марии Константиновне. Ах, какой я неловкий — уронил его на пол. Вместе со снимками из альбома выпали какие-то вырезки. Тонкая бумага, старый шрифт…
— Вот хорошо, что нашелся! Это рассказ Сергея Ивановича! — поясняет Мария Константиновна. — Он его опубликовал в двадцать пятом году в журнале «На боевом посту»… Был такой журнал у Ленинградской милиции. Всего два года выходил. Допекли его тогда журналисты — мол, напишите да напишите. Отнекивался он, говорил, что некогда ему литературным творчеством заниматься. Разве отвяжешься… — Она улыбнулась. — Пришлось написать несколько страничек. — С тех пор этот рассказ, кажется, не публиковался и давным-давно забыт.
— Неужели никто не разыскал?
Мария Константиновна смотрит на меня изучающе, наверное, на моем лице удивление.
— Видимо, лежит где-то в архивах, куда журналистов еще не допускают… [2]
Беру из рук старушки драгоценные листки и надолго замираю, погруженный в чтение. Тишину в комнате нарушает разве что шорох переворачиваемых страниц.
8. «Рукописи, к сожалению, горят…»
2
Лишь в 1987 году этот рассказ был опубликован вновь в книге о Ленинградской милиции — «Ленинградская Краснознаменная».
«Переведясь на работу в угрозыск, — писал Сергей Иванович, — я старался быть зачисленным в 3-ю бригаду (ныне она 1-я), так как ее работа увлекла меня. Ее сотрудники занимались исключительно раскрытием преступлений против личности. Иногда кошмарных по зверству, иногда фееричных по обстановке
В 1922 году хроника текущей жизни в Ленинграде была полна кровавыми преступлениями, и мне казалось, что я следую своему призванию содействовать хоть сколько-нибудь в ликвидации этого кошмара, стремясь попасть в 3-ю бригаду.
Да к тому же сама работа агентов была захватывающе интересна. Помимо розыска, в обязанности агента всегда входит и задержание преступника, а в ту пору (речь идет о 1922 г. — Н. А.) преступники, зная, что их ждет высшая мера наказания — расстрел, оказывали всегда вооруженное сопротивление.
Собираясь задержать прослеженного налетчика, агенты всегда готовились к бою, часто смертельному, и ни одного ареста не проходило без обмена выстрелами в 10—15 шагах расстояния, и немало арестов заканчивалось смертью или ранением и преступников, и агентов.
Служба в бригаде — это была служба на боевом фронте. Жуткая служба, на которой всем существом постигаешь правильность поговорки: «Сегодня жив, а завтра жил!»
Быть может, поэтому она так и увлекает; и я был счастлив, когда 19 мая 1922 года меня зачислили в бригаду.
Инспектором был товарищ Ветров. Товарищи все были на подбор, с увлечением отдававшиеся делу. Были богатыри, были с виду совсем малосильные, но когда им поручалась работа, то эти малосильные проявляли чудеса храбрости.
Помню, например, заняли мы на Ямской, 17, хазу (притон. — Н. А.) известного укрывателя дяди Вани. Произвели обыск, арест, ушли и оставили там засаду. Всего двух агентов. И что же? Эти двое задержали семнадцать человек.
— И как вам это удалось? — изумился инспектор.
— Совсем просто, — отвечают они. — Как кто-то постучит, мы впустим и браунинг к носу — «руки вверх». Проведем в комнату — и дверь на ключ. Так всех и усадили.
Кажется, просто, а между тем еще проще эти семнадцать могли проломить им головы.
И много таких случаев было.
Удача ли, или мое рвение, потому что я, как собака на мясо, накинулся на работу, — только выдвинулся я очень быстро.
В один месяц.
Сначала товарищ Ветров поручил мне один грабеж расследовать. Я в сутки и вещи нашел, и грабителя задержал. Потом убийство, я раскрыл его так же быстро; еще пару-другую, и я из агентов 2-го разряда был сделан агентом 1-го разряда.
В июле того же, 1922 года позвал меня инспектор и говорит:
— Вот два дела. Какой-то Пантелеев объявился. Надо его разъяснить и забрать. Вероятно, не один, а с шайкой.
Взял я дела.
Одно только что вчера произошло. На Петроградской стороне, по Большому проезду, дом 29, совершен вооруженный налет на квартиру доктора Левина, а другое дело — тоже налет, на квартиру меховщика Богаева.
Оба дела — налеты без убийства с грабежом, но дерзкие исключительно. Среди бела дня в населенном доме, в присутствии хозяев квартиры, — полный разгром.
Доктор Левин был очень богатый человек и имел большую практику. Было 12 часов дня. Прислуга ушла в лавки. Доктор с женою были в квартире одни, когда раздался звонок. Доктор подошел к двери и спросил: «Кто?»
— Доктора нужно, — ответили ему. — Доктор дома?
Такие посещения были обыкновенными, и доктор Левин спокойно отворил дверь.
В переднюю вошли трое, и не успел доктор опомниться, как его повалили ударом в грудь, заткнули рот и втащили в комнату. Затем его связали, протащили в ванную и сказали: «Не дыши, если жить хочешь!»
Почти тотчас в ванную втащили и его жену и заперли дверь.
Когда вернулась прислуга, она нашла дверь открытой, квартиру разгромленной и подняла крик. Сбежались соседи, стали искать хозяев и нашли их связанных в ванной.
Когда я приехал на место разгрома, доктор и его жена еще не совсем пришли в себя от испуга.
Произвел я с ними осмотр разгрома, и они недосчитались дорогих вещей, столового серебра и денег, вынутых из письменного стола доктора.
Стал я их расспрашивать о знакомых и близких, нет ли подозрений на кого, а сам осматриваюсь и думаю. Грабители никому в лицо не известны, только один назвал себя Пантелеевым. Словно рекомендовался. В своей работе они обнаружили знание не только расположения комнат, но и хранилищ: где серебро лежит, где деньги, где шубы. Несомненно, кто-то близкий и дорогу показал, и познакомил со всей обстановкой.
Сначала я заподозрил прислугу, но скоро бросил эту догадку. Перечисляя всех близких и знакомых, доктор назвал родственника своей жены, Леонида Раева.
Молодой человек живет без работы, любит покутить. Доктору не нравится, но он все-таки принимает его, когда тот приходит, а приходит он частенько.
И здесь у меня сперва мелькнула мысль, а потом появилась уверенность, что этот Раев и есть наводчик.
Прямого указания не было, но, рассуждая путем исключения, к иному выводу прийти было нельзя, и я решил — была не была — произвести у этого Раева обыск.
На другой день, в шесть часов утра, я отправился на Фонтанку, дом 65 и произвел обыск в квартире Леонида Раева.
Сначала в его квартире я ничего особенного не нашел, только все его поведение и сбивчивые ответы наводили на подозрения, но одних подозрений мало. И вдруг я увидел брошенную в углу у печки скомканную бумажку. Словно предчувствуя удачу, я поднял и развернул ее. На ней оказался старательно вычерченный план квартиры и надпись карандашом «12 — 1 час».
Для меня уже не было сомнений, что это план квартиры доктора и что наводчиком был не кто иной, как Раев, а значит, он знает и этого Пантелеева, и его товарищей.
Я арестовал его, посадил и стал допрашивать. Никакого толку. Прошла неделя, и ничего я не могу добиться от Раева, а тем временем в городе налет за налетом. Все самые дерзкие; иные с убийствами — и везде Пантелеев. «Ленька Пантелеев», как его стали звать по всему городу.
— Надо с ним непременно кончить! — говорит товарищ Ветров.
И сам чувствую, и товарищи понимают, что надо этого Леньку ликвидировать, а как это сделать, если мы его даже в лицо не знаем.
В это самое время Раев вдруг заговорил. Понял, видно, что ему не отмолчаться.
Вызвал я его на допрос, а он мне и говорит:
— Хотите, я вам Пантелеева разоблачу?
Я только усмехнулся про себя, так как был уверен, что он заговорит в конце концов.
— Отличное дело. А как вы это устроите?
— Я вас везде поведу, где его застать можно, а найдем — я его укажу вам.
— Идет.
Тут мы с ним согласились, и началась охота.
До сих пор не знаю, морочил нас этот Раев или такая незадача случилась, только куда ни ткнемся — везде говорят: «Только что был, а сейчас нет».
Водил нас Раев по шалманам, указал маруху, показал сестру Леньки… Везде были, а он, словно угорь из сетки, был и ушел.
А тем временем по городу все новые и новые налеты. Один другого дерзее. Ко всему — и с убийствами, «мокрые». Придешь на место — везде Ленька Пантелеев наработал. И в городе, и у нас, и в хазах только и разговоры, что о нем.
Наш Ветров из себя выходит; «Надо поймать!»
Сами мы вовсю стараемся: «Надо поймать!»
А как поймать? Раев этот воловодит — только время с ним тратишь…
И вдруг попался нам этот Ленька. Было это в августе 1922 года. На Почтамтской улице днем налетчик напал на артельщика, убил его, деньги взял и скрылся. Разглядеть его успели только двое рабочих, которые работали поблизости от места происшествия.
И вот в этот же день, часа четыре спустя, идут эти рабочие по проспекту 25 Октября, мимо улицы Желябова и видят, что в магазин Бехли вошел убийца артельщика.
Они к милиционеру — так и так, а подле милиционера наш агент стоял. Он тотчас в отделение милиции бросился. Там начальник — товарищ Борзой [3] . Тотчас снарядился, взял милиционеров и с нашим агентом бегом в магазин. Вбежали, а тот сапоги примеряет. Увидел милицию, выхватил револьвер, бац! — и товарища Борзого на месте убил, а сам бежать. Тут пошла стрельба. Одна пуля угодила бандиту в голову, он свалился, и его захватили. Рана пустая. Свезли тут же в амбулаторию Конюшенной больницы, сделали перевязку и к нам.
— Кто такой? А он и говорит:
— Ваша удача. Я — Леонид Пантелеев.
Обрадовались мы, надо правду сказать. Тут он все дела свои и открыл. Я его допрашивал и с ним по целым часам говорил. Как будто и не бандит — смотрит весело, говорит с усмешкой и держится совсем просто. Я сначала на всякий случай за револьвер держался, а потом и не брал его.
Сидим, курим, а он все выкладывает.
— Я против вас зла не имею. Мое дело налеты делать, ваше — меня ловить. Поймали — ваша взяла. И таиться мне нечего…»
3
По другим источникам — Барузай. — Н. А.
Оторвался я от рассказа. Тут Мария Константиновна и говорит:
— Все помню, как будто только вчера произошло… И начальника уголовного розыска Петржака — замечательный человек был, и Сережиных товарищей, и Леньку Пантелеева…
Я обомлел:
— Да что вы! Откуда?
— А он ко мне в гости приходил… — Старушка, как мне показалось, с вызовом улыбнулась. — Жили мы тогда не в самом Петрограде, а в пятнадцати километрах от города, на станции Славянка. И вот как-то в один прекрасный день, часов этак в двенадцать, стучатся… Открываю дверь. Стоит молодой интересный парень в кожаной тужурке — в таких вообще-то чекисты ходили, комиссары. Говорит: «Я — к Сергею Ивановичу. Хочу передать письмо…» Отвечаю: «Нет! Письмо не приму. Сергей Иванович только что
— Ограбить хотел? — с холодком в груди спрашиваю я.
— Что вы! Это было в середине двадцать второго, когда Ленька еще не стал отпетым бандитом и Сергей Иванович хотел исправить Пантелкина…
— Пантелеева! — поправил я женщину.
— Ну да, Пантелеева. Только настоящая его фамилия Пантелкин была. А это вроде псевдонима… Судьба его неудачливо сложилась. Родом он был из рабочих — тогда происхождение большую роль играло. Сам служил в типографии наборщиком. А после революции оставил Ленька типографию и поехал счастья искать. В Пскове в отряде ВЧК служил, правда, недолго… Сначала его «в религиозности» заметили, а тогда с этим строго было, а потом он на обыске что-то из чужого в карман сунул. С этого все и началось… Выгнали его со службы — он назад в Питер. Поначалу убийствами не занимался, все больше по грабежам. До краж вроде не опускался. Мелким делом, что ли, считал… Поймал его Сергей Иванович и хотел перековать, да опоздал… Испорченный совсем, пропащий оказался Ленька.
— А грабили нашу квартиру через несколько лет… — вставила слово Антонина Сергеевна.
— Смешная история получилась… — подхватила Мария Константиновна. — Висел у нас в квартире портрет Сергея Ивановича. Кто-то из его товарищей во время засады нарисовал от нечего делать и подарил. На нем еще снизу написано было: «Гроза налетчиков Кондратьев!»
Возвращаемся мы однажды с дочкой домой, поднимаемся по лестнице, а дверь-то и открыта… Не совсем, чтоб нараспашку, а на замок не запертая…
— А помнишь, мама, перед этим двое мужчин навстречу шли? Ты еще внимание обратила на них и меня за руку больно дернула…
— Чтобы молчала… Я сразу поняла — какой-то непорядок. Один идет впереди, нас увидел — закашлял сильно, будто кому сигнал подает, тотчас и второй появился следом… Дочке тогда восемь лет было — но все помнит! Вошли мы в квартиру, а у нас ничего и не взято — взломщики лишь чаю попили и ушли. Выходит, портрета забоялись. Сергея Ивановича в Петрограде уже немножко знали тогда… Позвонила я Сереже, говорю: «Нашу квартиру посетили налетчики!»
— Сиди дома, — говорит. — Выезжаем!
Вот тогда я с ребятами из первой бригады познакомилась.
Старушка стряхнула с юбки несуществующую соринку и, заметив мое изумление и замешательство, сказала:
— Да вы читайте, читайте… Сергей Иванович и сам о Леньке и своих товарищах рассказывает…
«— …Я против вас зла не имею. — Прочитал я снова фразу, на которой остановился перед этим. — Мое дело налеты делать, ваше — меня ловить. Поймали — ваша взяла. И таиться мне нечего…
Рассказал все про себя. По профессии он был наборщиком. Во время революции, после Октября, оставил типографию и уехал счастья искать. Приехал в Псков и там на службу устроился. Хорошо жил, да и сорвался. На одном обыске грабежом занялся. Узнали про это и тотчас его прогнали и велели из Пскова выехать.
Вернулся в Петроград, записался безработным и стал на биржу ходить. Здесь рыбак рыбака видит издалека. Сошелся он с двумя безработными парнями — Митькой Гавриковым и Митькой Занудой [4] . У последнего маруха была — бойкая девчонка. Она и говорит:
— Служу я здесь у одних буржуев. Про деньги не знаю, а вещей всяких у этих чертей до отказа.
Стали разговаривать.
— Идти, так идти! — сказал Пантелеев.
Это его первое дело было. Купили они на рынке шпалер «смит-вессон» кавалерийского образца, без патронов, и пошли.
Вошли. Митькина маруха пустила. В квартире четверо. Ленька, тот со шпалером: «Руки вверх!» Всех перевязали. Вещи забрали. И ушли…
Пошли прямо к своим укрывателям.
— Вот, — говорит Пантелеев, — увяжите хорошенько по узлам и принесите на вокзал к поезду. Мы увезем, потом поделимся.
А укрыватели вместо вокзала на рынок пошли. Стали продавать вещи, а тут наши агенты их и накрыли.
Ленька ждал-ждал и не дождался. После узнал, как они поступили, и обозлился: «Подлецы все… Опять без денег!»
— Увидал я, что налеты эти не совсем пустое дело, — рассказывал мне дальше Ленька, — и пошел по этой части. Когда один, когда прихвачу кого… Наводчик всегда нужен, без него и дела не найдешь. По пустякам мараться я не люблю. Барыга тоже нужен. Опять же стремщик. Ну и маруха! Как без нее? — Он рассмеялся. — А тут еще липнут все. Известно, я при деньгах. Ну и возьмешь иного в работу. А работа пустячная. Поначалу револьвером стращал, а потом скажешь: «Я — Ленька Пантелеев». Глядь, все словно к полу приросли и глаза изо лба лезут. Смешно даже. Случалось и «по-мокрому», если иногда никак невозможно…
Так мы с ним беседовали, и он все дела свои выложил. Много их набралось. Помню в последний раз, когда говорили, я ему сказал:
— Много ты натворил. Придется, пожалуй, под расстрел идти.
Он улыбнулся и совершенно просто проговорил:
— Да я убегу до того времени.
— Как?
— Вы не опасайтесь. От вас бежать не буду. Не дурак. Я из исправдома [5] уйду.
И ушел. Держали его в третьем исправдоме. Прихватил он с собою Сашку Пана, и ушли оба. Подробностей я не знаю, да и никто хорошо не знает. Известно только, что из пекарни они через окно вышли во двор, там влезли на дрова, оттуда через ограду — и на улицу. Это было в конце 1922 года. С этого времени все и началось. Бандитизм вообще развился в Петрограде, как никогда, а тут с побегом Пантелеева даже жутко стало. Он словно озверел. Нападал на улицах, как, например, убийство Студенцова на Кирочной, делал налеты и почти каждый вечер с убийством — «мокрый».
В это время для борьбы с налетчиками, а главное, с Ленькой Пантелеевым, в ГПУ была образована особая «ударная группа», в которую от милиции вошли сначала я и со мною агент, товарищ Давыдов, и два дня мы работали только вдвоем, причем успели в одной хазе накрыть сразу троих налетчиков. Дело было со стрельбой, но без убийства и ранения. Через два дня ГПУ дало еще сотрудников, и образовалась боевая группа. Работа закипела…
Главной ударной задачей было захватить и ликвидировать его банду. Более захватывающей, кипучей работы я не помню. Мы узнали все притоны и все квартиры, где бывает Ленька Пантелеев со своими товарищами. К этому времени он совсем обнаглел и, что для нас важно, начал пьянствовать. До своего ареста он был трезвенник, а значит, и зорче, и осторожнее, и всегда во всей силе. А теперь, если он и не бывал пьян как колода, то все же бывал в затмении. Это было в нашу пользу. Да и большая компания, что теснилась около него, и марухи, которых у него было достаточно, тоже приносили нам пользу. Среди такой компании оказались предатели. Одни из зависти, другие обиженные Ленькой, третьи — не поделившие с ним. Среди марух были брошенные, были ревнивые. И все они давали нам указания, так что, можно сказать, мы знали каждый шаг Леньки и шли по его пятам. Но и он знал, что мы о нем знаем, — и захватить его было нелегко.
Я работал пять дней в неделю, круглые сутки, не смыкая глаз. В день по нескольку раз выезжал на дело, по ночам ехал на свою работу — ловить и стеречь. Неразлучным спутником моим был кольт четырнадцатого калибра. И все товарищи так жили, при каждом деле рискуя получить пулю. Меня как-то миновали и пули врагов-бандитов, и всякая беда. Помню, однажды мы мчались на автомобиле, стремясь застать Леньку в одном из притонов, где его ждали. Перед этим мы были на месте только что совершенного налета и потеряли много времени. Теперь мы хотели наверстать потерянное, и вдруг на углу Комиссаровской и Мойки нам перерезала дорогу другая машина. Раздался треск, звон, и я вылетел из машины, как футбольный мяч, пролетел саженей десять и зарылся в кучу снега. Благодаря этому я остался невредимым, а мои товарищи все пострадали, и некоторые серьезно.
В другой раз я встретился с бандитом, когда он спускался с лестницы. Он сделал по мне два выстрела, но обе пули пролетели мимо. В этих опасностях есть особая прелесть, и кружат они голову сильнее вина, сильнее страсти»…
4
Кличка заменена на более приличную. — Н. А.
5
Исправдом — исправительный дом, тюрьма.
«Вот это да!.. — оторопел я, читая эти строки. — Опасности, и вдруг сильнее страсти!» Я, видимо, создал в своем воображении этакий штампованный, известный по художественной литературе и кино образ сыщика без страха и упрека. На первом месте, конечно, верность долгу, революционный порыв, пролетарская сознательность… Таким я видел поколение двадцатых. Словно безликие люди выстроены рядами, все как на подбор бравые, лихие, не боящиеся смерти… А оказывается, все далеко не так. Кондратьев искал опасные ситуации, находил в них прелесть. Мальчишество? Издержки романтики? Да, обыкновенными мальчишками со своими проказами, наивными убеждениями, юношеским максимализмом они и были. Мне встречались довольно странные документы, которые подтверждали мою версию — молодые сотрудники уголовного розыска боролись с нэпманами, но каким странным путем…
«Начальнику уголовного розыска Петрограда Л. Петржаку от ответственного дежурного по отделу, помощника инспектора Петра Громова.
Настоящим довожу до вашего сведения о нижеследующем. Около 23 часов поступило сообщение по телефону, что в ресторане «Скала», помещающемся на проспекте Нахимсона, агентами уголовного розыска первой бригады устроен дебош и стрельба.
На место выехал я, совместно с ответственным дежурным по гормилиции тов. Литвинским, агентами М. Ивановым и П. Юрским, где выяснилось, что в означенный ресторан пришли инспектор 1-й бригады Кондратьев, его помощник Свиридов, агенты Коробко и Тарасов, где произвели вскрытие опечатанного кабинета, в каковом 18 февраля произошло убийство путем самоповешения. Сотрудники милиции на месте составили акт, а по окончании работы в одном из кабинетов того же ресторана выпили несколько бутылок пива и, будучи в возбужденном состоянии, произвели два выстрела в самом кабинете.
Настоящий рапорт представляю в ваше распоряжение.
20.III.1924 г.