Мы из розыска…
Шрифт:
Объяснение давал Коробко —
«…мы выпили несколько бутылок вина и дюжину пива. Этим мы хотели разорить буржуя-мироеда. Вину осознал полностью, выстрелы произвели непроизвольно, так как оружие оказалось неисправным…».
Вот такой произошел случай! Могло окончиться трагедией? Могло. Но, как мне кажется, в то время, в те дни, когда в милицию стреляли каждодневно, редко кто ставил пистолеты на предохранитель. На другой день провинившиеся, но непобедившие нэп, взяли бандита Двурцова и… были прощены. А с моих глаз спала пелена этакого наносного литературного героизма, непогрешимости, многоопытности. Я видел перед собой повзрослевших, но не выросших до конца мальчишек… Кондратьеву — двадцать шесть, Коробко — двадцать один, Тарасову и того меньше… Ах, как хотелось насолить нэпмапу, а насолили себе…
Итак, продолжаю повествование:
«Погоня за Ленькой продолжалась уже три недели. Неустанная, день за днем, а он, скрываясь от
Сидим, ждем. Вдруг звонок. Я пошел открыть. Смотрю — Мишка Корявый. Он тоже узнал и тотчас назад по лестнице. Я за ним. Он выбежал во двор и сразу выстрелил в меня, я ответил, и у нас началась перестрелка.
Он скрылся за кучей снега, и на него падал неровный свет качающегося фонаря. Я стал внизу лестницы за косяком двери. В какие-нибудь две-три минуты он расстрелял всю обойму, а я выпустил все заряды своего кольта. Потом он убежал, а я гнаться за ним не мог, потому что не мог оставить засады. Подоспей кто-нибудь на помощь, и он был бы захвачен. Впрочем, его захватили на следующий день на Можайской улице. Там тоже была засада. Ленька Пантелеев и Мишка Корявый не знали об этом и пришли для пьянства. Оба несли корзинки с питьем и закусками, но они не дошли до дверей, как наши агенты открыли по ним стрельбу.
Ленька был убит наповал. Мишка ранен. Их забрали…»
В этом месте я вынужден прервать рассказ Сергея Ивановича и дать необходимые пояснения. Видимо, из соображений секретности того времени Кондратьев ограничился скороговоркой. Однако материалы уголовного дела по обвинению бандитов, входящих в шайку Пантелеева, говорят об ином.
В ночь с 12 на 13 февраля 1923 года в засаде на Можайской улице сотрудников уголовного розыска не было. Там дежурили четверо молодых бойцов войск ГПУ, приданных на помощь милиции, среди которых был и семнадцатилетний чекист Иван Бусько.
Когда бандиты вошли в квартиру, Бусько, спрятавшись за входной дверью, наблюдал за ними. Ленька увидел военную форму и понял, что попался.
— В чем дело, товарищи? — произнес он, ставя на стол корзины с продуктами.
— Руки вверх! — последовала команда.
Пантелеев спешно выхватил из карманов кожана два пистолета и направил их на чекистов. Бусько, не раздумывая, вскинул винтовку, задев при этом прикладом дверь. Ленька обернулся, опешил — он не думал, что кто-то может находиться у него за спиной. Ловким приемом бойцы выбили у него из рук оружие и повалили Леньку на пол. В этот момент и грянул выстрел от входной двери. Лежащий на боку Пантелеев был убит первым же выстрелом. Пуля вошла в правую щеку и вышла, пробив левую височную кость. Старые фотографии из уголовного дела со всей очевидностью показывают — с бандитом было все кончено!
Продолжим чтение…
«…В эту же ночь в хазе на углу Сенной и Международного проспекта был арестован другой помощник Леньки — Сашка Пан, а там один за другим и вся шайка.
Банда Пантелеева была ликвидирована в одну ночь. Труп Леньки был выставлен для обозрения в мертвецком покое Обуховской больницы, и туда валом валил народ в течение трех дней. Естественно, все не могли его видеть, и долго еще наиболее наглые налеты приписывались ему, а иные более дерзкие налетчики назывались его именем.
Чтобы покончить с Пантелеевым, скажу, что какая-то поэтесса написала про него целую поэму, в которой изобразила этого налетчика борцом за угнетенный пролетариат, и стихи этой поэмы поют все хулиганы. Так упрочена слава этого Леньки, а за этим «борцом» мы считаем тридцать налетов, из которых двенадцать с убийствами.
После ликвидации банды Пантелеева ГПУ упразднило «ударную группу», и я вернулся вместе с товарищем Давыдовым в первую бригаду, где инспектором был уже храбрый Шуляк, а помощником его Суббоч.
Время наступило относительно тихое. Сотрудников Леньки расстреляли, налеты стали реже, но все-таки повторялись. Среди новых налетов отличался своей дерзостью Митька Кортавый, бывший карманный вор. Мы все имели его на примете, но он ускользал от нас и продолжал свои разбои. Особенно в 1923 году он проявил себя рядом дерзких налетов, И вот в мае 1923 года, когда Шуляк сидел в своем кабинете, зазвонил телефон. Шуляк взял трубку, выслушал, вынул из стола браунинг и сказал: «Едем за Митькой Кортавым!»
Оказалось, агент Симкин увидел его в шалмане на углу Ямской и Кузнечного переулка. Шалман был во втором этаже. Симкин пробежал в аптеку и оттуда
Шуляк оставил для дозора агента в воротах, другого у дверей и двинулся в шалман. С ним Симкин и мы. Вошли в первую комнату. Китаец-хозяин, что стоял за буфетом, весь пожелтел и съежился. Шуляк прямо бросился в бильярдную, и тотчас загремели выстрелы. Какой-то человек с браунингом, стреляя на бегу, бросился через комнату к выходу. Пуля поразила Симкина, и он упал как скошенный… Мы вбежали в бильярдную… Шуляк лежал на полу. На подоконнике открытого окна стоял Митька Кортавый с револьвером в руке. Он тотчас открыл стрельбу. Мы ответили ему. Он не то упал из окна, не то прыгнул. Часть агентов побежала вниз во двор. Мы подняли Шуляка и понесли в автомобиль. Довезти его до больницы не удалось: он умер, Митька пробил ему шею.
Симкин был убит на месте, сразу. На дворе нашли кровавый след. Он вел к подвалу. Когда подошли к лестнице в подвал, то внизу увидели скорчившегося Митьку Кортавого: он умирал. Очевидно, чья-то пуля поразила его, и он выпал из окна, уже смертельно раненный.
Это был печальный день. Хотя мы и успели ликвидировать страшного налетчика, но цепа этой ликвидации была слишком высока.
Место инспектора занял товарищ Суббоч. Я был назначен его помощником. Суббоч был решительным, смелым человеком и обладал тем, что называется нюхом и что не дается никакой практикой. Он начал свою работу в угрозыске тем, что открыл целую шайку конокрадов, причем все розыски делал один и с большим риском. Но смерть уже стерегла его…
В ноябре того же, 1923 года он при задержании пьяных хулиганов был ранен револьверной пулей и, не приходя в сознание, скончался.
Так в течение полугода были убиты на своем посту друг за другом два инспектора нашей боевой дружины, и на мой жребий выпало занять их пост…»
Что я узнал нового? Появилась фамилия Давыдов. Я внес ее в записную книжку, надеясь, что этот геройский парень обязательно должен быть на снимке, ведь он работал вместе с Кондратьевым именно в эти годы.
— Знаете, до чего этого Леньку боялись? — прервал мои размышления голос Марии Константиновны. — В магазинчиках, которыми владели нэпманы, появлялись странные объявления в витринах… — Кондратьева на секунду задумалась. — Ага, вспомнила! «Воров просят не беспокоиться, так как вещи на ночь из магазина уносятся!» Или такое: «Выставленные в окнах сыры деревянные, а потому воров просят не разбивать витрину…» Самое смешное объявление в магазине на Комиссаровской улице: «В этом окне выставлены сапоги только по одной штуке от пары, и притом все на левую ногу, а потому никакой ценности они не представляют!» — кажется, и сегодня так обувь выставляют в магазинах, а никто не помнит, что началось это давно… Еще с Ленькиных времен!
— А бандиты тоже вывешивали объявления, — сказала Антонина Сергеевна. — Помню, папа рассказывал, что на улице висел листок с жутким предупреждением: «До девяти часов вечера шуба ваша, а после наша…»
Я лихорадочно записывал услышанное.
— Писательское дело требует правды! — назидательно произнесла Мария Константиновна. — С писателем Шейниным, который дневал и ночевал в первой бригаде, Сергей Иванович поссорился в пятьдесят четвертом году. Он в рассказе изобразил все не так, как было на самом деле. Из отпетого уголовника сделал розового романтика, влюбленного в красивую женщину. Прочтите его рассказ «Ленька Пантелеев»! Читали? Помните? То-то и оно!
К моменту появления шейнинских «Записок следователя» у Сергея Ивановича уже были написаны и отредактированы воспоминания о работе в уголовном розыске.
По тому, как она произнесла слово «отредактированы», я понял, что действительно Кондратьев просидел над мемуарами не один месяц, а может быть, и год. Наверное, помогала ему и Мария Константиновна…
— В рукописи шла речь о настоящих людях, реальных, а не выдуманных делах. А уж бандитов, всяких там «чугунов», «тузовых», «кортавых», «хейфецев» — целая галерея.
— Где же рукопись? — нетерпеливо спросил я. — У вас? В музее?..
— Ее нет… — В голосе была грусть. — Приехав от писателя, не доказав ему ничего, Сергей Иванович все сжег… — Старушка приподняла над столом сухонькую ручку с синими пульсирующими жилками. Ладошка замерла, отделив сантиметров тридцать пустоты, застывшей над столом. — Вот такая была рукопись… Страниц восемьсот!
— Он еще приговаривал: «Не хотите знать, как все было на самом деле — не надо! Живите иллюзиями…» — добавила дочка.
9. Тайны приоткрывает… математика!
Я многое узнал про Бодунова, еще больше про Кондратьева и почти ничего о ребятах-розыскниках первой бригады. Даже фамилии большинства из них мне неизвестны…
И вот я снова в Ленинграде. Едва сойдя с поезда, размышляю — куда идти. В музей или архив? Медленно бреду вдоль Невского проспекта.
Сворачиваю в переулок и останавливаюсь у подъезда старинного особняка, в котором больше шестидесяти лет назад разыгрались роковые события. Вот за этими самыми окнами расположена квартира, где молодые, скорее всего еще не обладающие достаточным опытом оперативной работы розыскники одного за другим «вязали» бандитов.