Мы не рабы
Шрифт:
На медосмотре я его как следует и разглядел. Да-а. Типичный «парень с далекой реки»: длинные трусы, кривые тонкие ноги, косая челка, смелый взгляд. Никогда у меня с такими не выходило ничего хорошего, кроме драк.
– Меня весь рудник посылал, а они тут! – Он все не мог остыть.
Обычно на это служение благословляют небеса… но рудник тоже годится.
– Ну, – вздохнул я. – Надеюсь, с твоей помощью мы войдем в народ?
– Мне в народ не надо входить! – прохрипел он. – Мне бы из него выйти! Стоп. – Он тормознул у туалета. – Отольем!
Раскомандовался. Не у себя на руднике! Надеюсь, у нас не будет такого уж полного слияния струй?
– Дуй, – разрешил я.
Ко
– Теперь у вас отношения с этим… Маркеловым? – удивленно сказал он.
– Ну что значит – отношения? – отвечал я. – Художник – и модель.
– Соболезную. Но что делать? Искусство требует жертв.
Тон его меня чем-то задел. А ты, интересно, какие жертвы принес? – я вдруг почувствовал, что вглядываюсь в этого холодного субчика яростным взглядом Пеки. Слился?.. Но тут появился Пека – и все грубости взял на себя.
– Ну? Чего? – злобно зыркнул он на Ланского.
– Чего-чего! – слегкая играя и на Ланского, усмехнулся я. – Надо твой светлый образ лепить.
– Тогда пошли. Знаю тут место одно – косорыловка отличная!
– Может, и мне с вами пойти? – добродушно предложил Ланской.
– Не. Ты лишний выходишь. Лишняк! – Пека обнажил золотые зубы. Вот! Скоро и у меня будет рот полон золота! Работа, считай, началась.
Мы шли с Пекой через ВГИК тех лет… Вот сияющий крепкой лысиной Сергей Герасимов куда-то весело тащит, приобняв, миниатюрного, стеснительно улыбающегося Тарковского. Теперь и мы тут идем!
На улице мы слились с толпой, плавно текущей к пышным воротам ВДНХ. Почему мы, столь разные, одновременно оказались здесь? Москва во все времена была, по сути, павильоном для съемки фильма о великой стране. И хотя «массовка» ютилась на вокзале, чтоб утром перебраться на другой и ехать дальше, – многие, улучив часок, сдав вещи в камеру хранения, из последних сил добирались сюда, чтобы почувствовать себя наконец не толпой вокзальной, а народом великой страны!
Сперва поднималась к небу изогнутая алюминиевая стрела, траектория взлета, памятник покорителям космоса. По мере приближения росли, сияя металлом, Рабочий и Колхозница, – подавшись вперед, взметнув руки, они соединили над головами звонкий молот и острый серп. Перед многими нашими фильмами, под торжественную музыку, они разворачивались на экране. И не случайно главный институт грез – Всесоюзный государственный институт кинематографии – был здесь.
– Вот холуй-то стоит! – глянув на Рабочего, ощерился Пека. Резко берет! Я глядел на слившихся в едином порыве Рабочего и Колхозницу. Да, наша смычка будет трудней!
До этого, вообще-то, мной было намечено с Ланским сближаться. Прямой смысл: москвич, знатного рода, связи огромные. О последнем он вовсе не кобенясь, а даже как-то застенчиво сказал: «Кто только не бывает в доме у нас!» Побывал там и я, в тихом, респектабельном московском переулке. Фасад весь был увешан досками знаменитостей… но и живые в нем еще были. Мать его – известная балерина, правда, на пенсии, встретила нас, утомленно утопая в креслах – руку для поцелуя, однако, вполне уверенно подала: попробуй не поцелуй. Мы прошли в его комнату… и глаза мои навеки остались там. Вот оно – место, где рождаться шедеврам! Но с этим – досадная мелочь – не получилось. Ланской читал мне заготовки сценария… и я увядал. Ну почему Бог дает все и отнимает главное? Революционер-красавец (в те времена уже можно было делать революционеров светскими красавцами) и красавец-жандарм (жандармов уже тоже можно было делать красавцами – прогресс в обществе был налицо) влюблены в красавицу-балерину… Тоска!
– Это
– Да, – проговорил Ланской, – она согласилась.
«Теперь, – с робостью, свойственной не-аристократам, подумал я, – хорошо бы и другие согласились».
Но оказалось, что это уже мелочи. Ланского-то как раз взяли во ВГИК легко. Если и были чьи-то усилия – то не его. Это у меня возникли проблемы. Так что за него я напрасно переживал.
Красавец-революционер, почему-то в Париже (а почему бы и нет?), должен грохнуть бомбой красавца-жандарма – но тот появляется на краю ложи лишь тогда, когда танцует его любимая прима. И ее, стало быть, грохнуть?
– Вот подумай! – взволнованно произнес Ланской. – Я знаю – ты можешь!
Откуда он это знал? Я сам далеко не был в этом уверен. Тогда еще и не приняли меня – мы на экзамене по литературе сдружились…
Когда мы покидали его дом, в просторную прихожую из маленькой дверки вышла какая-то согбенная старуха и стала ворчать:
– Вот наследили, натопали – разуться не могли!
– Кто это? Домработница? – уже привыкая к роскоши, спросил я, когда мы вышли на лестницу.
– Да нет, домработницы у нас нет! – просто ответил он. – Это старшая мамина сестра, Клава. Помогает нам.
У метро он спросил меня:
– Может, героиню все же можно спасти?
– Не знаю. Надо подумать! – строго ответил я. Вожжи надо туго держать. И все прекрасно могло бы пойти! Но судьба (или моя душа?) распорядились иначе. В другую гору пошел!
Мы с Пекой уже покинули почему-то парадную Москву и теперь пробирались тылами – ржавые рельсы, технические строения, хлам. Тут он чувствовал себя еще увереннее, пробираясь, как кот, то под длинным товарным составом, то в понятную лишь ему дыру в бетонной стене. Да-а. Быстро же он переместил меня в свой мир! Небольшой поворот, в его сторону… и вот я весь уже в ржавчине и в какой-то трухе. Не скажу, что я не пытался «рулить». Не на такого напал! Косорыловку, причем отличного качества (судя по состоянию клиентов), мы могли получить уже не раз – но Пека высокомерно миновал эти точки. Занюханные лабазы среди потертых строений (эстетику Пеки я уже уловил), на мой взгляд, вполне соответствовали поставленной задаче – но Пека упорно стремился к своему идеалу.
– А! Лабуда! – отмахивался он от очередного моего предложения. Он шел через все наискосок к какой-то четко поставленной цели. И через очередной пролом в стене мы проникли, наконец, в рай… с первого взгляда, конечно, не скажешь.
– Лучшее место считается! – гордо произнес Пека. Это его «считается» доставало меня потом не раз. Кем – «считается»?
Мы свесили ноги с заброшенной платформы у запасных путей… настолько запасных, что лишь избранным были доступны они! Старый узбек в засаленном халате, сидя на цистерне с крепким липким вином хирса, ковшом с длинной ручкой разливал – после чего в ковш же ссыпались деньги.
– Ну… – свели мутные стаканы.
Дальше – туман. Лишь слышал сиплый голос Пеки: «Темпо, темпо!..» – что означало, видимо. «быстро, быстро»!.. Раскомандовался тут!
Потом я услышал свои стихи… кто исполнял? Я, видимо.
Я стал солиден, присмирел —И вдруг услышал зов сирен.И надо жить наоборот,И снова плыть в водоворот!– Темпо, темпо! – подхлестывал Пека меня. Вот такая теперь у меня «сирена»!
Потом, размахивая стаканом, я кричал.