Мы те, которых нет
Шрифт:
– А с ними посмотрим. Как масть ляжет.
В тот же вечер мы отправились в Москву. Я сбросил информацию Куратору. И следующим вечером встретился на «кукушке».
– Похоже, железо из той партии, что в войсковой части взяли. Ну, та история с Лешим, – сообщил он с ходу, только присев в кресло и осушив заблаговременно подготовленную мной холодную минералку. – Но там украли гораздо больше.
– А где остальное? – поинтересовался я. – Раскидали по другим группам?
– Скорее всего… Это не первое хищение с военных складов. Спрут запустил
– Опасные ребята.
– Очень. Прапорщика, который отпускал оружие твоему Лешему, грохнули.
– Зачем?
– Возможно, когда мы начали наводить справки по тому грузу, наши противники узнали об этом. И зачистили концы.
– Уходя, гасите всех, – кивнул я. – Вы мне узнали адрес, что я просил?
– Узнал. И адрес. И телефон. И много чего еще. Он живет в Электроуглях. – Куратор вытащил из портфеля пачку листков с распечатками. – Ты знаешь, насколько это опасно? Хорошо подумал?
– Где наша не пропадала. В этом вопросе нужна ясность. – Я пробежал глазами по распечатке. Завтра мне предстоит загородная поездка.
*
Люблю электрички. Что-то есть притягательное в железной дороге, уносящей тебя вдаль. Стук колес и стальные рельсы, тесно стягивающие земной шарик, – эти образы приятны с детства…
Народу в электричке полно. Столица как насос, утром втягивает людей, а вечером выдувает их обратно. И весь этот круговорот кажется вечным. Но я, как никто другой, знаю, что все это эфемерно. Нет такой вечности, в которую не может плюнуть человек.
Вспомнились ящики с тротилом, при моей помощи спрятанные в погребе. Пара тротиловых шашек – и эта электричка со всеми людьми будет под откосом.
Еще несколько шашек в нужном месте – обвалится подъезд вон того девятиэтажного дома, похоронив жильцов.
Машина с тротилом – можно взорвать плотину и затопить город.
И все это выполнимо.
И есть те, кто продумывает эти сценарии.
Но мы не должны этого допустить. А я все не могу понять всей схемы. Головоломка очень уж заковыристая.
Я шел по электричке, отошедшей с Курского вокзала, выбирая вагон получше. Вот и драма – в тамбуре два пьяных гопника, на вид годков по двадцать пять – тридцать, с матюгами и брызганьем слюной пытались мять бока гражданину в галстуке и с дипломатом. Непорядок. Походя я саданул одному гопарю кулаком под ребра, схватил нос второго пальцами со словами:
– Не шуметь!
Ударил его башкой об стену, прошел в вагон. Потом в следующий, где нашел свободное местечко у окна…
– Платформа сорок третий километр… Двери закрываются. Следующая станция Электроугли.
Моя. Пора.
Двери открылись, и я вышел на перрон. За мной из того же тамбура вывалился гопник, нос его красный и распухший – я постарался.
– Эй ты, гондон!
Это он мне? Его приятель попытался втянуть его обратно в вагон. Носатый вырвался и попробовал ухватить меня за локоть.
– А ну стоять!
–
Двери закрылись, электричка тронулась, увозя харкающего на полу гопника.
На площади я нашел стоянку нужного автобуса. Прождал минут двадцать и воткнулся в салон, ощутив еще более крепкую общность с народом – такую, что локтем не двинешь. Автобусы ходят плохо, забиты плотно. Терпи, если машины нет.
Через пятнадцать минут езды народу стало поменьше, я смог перевести дыхание. Потом пришлось пробираться к выходу. Меня вынесло с толпой.
Оглядевшись, я припомнил схему местности. Вон заросший деревьями, с детской площадкой, заставленный ракушками и трансформаторными будками просторный двор. А вон там, на пятнадцатом этаже проживает Ростислав Анатольевич Губарев.
Изучив материалы, которые мне привез Куратор, я теперь примерно представлял, как обстоит дело.
Бывший подполковник Вооруженных сил России, бывший офицер разведотдела двести пятой военной базы работал теперь в невзрачной коммерческой конторке заместителем по общим вопросам, не стремясь ни к деньгам, ни к победам.
Этого полноватого, немного с виду вялого мужчину, болезненно любящего порядок, учет и контроль, сейчас принимали за канцелярскую крысу, человека без фантазии и стремлений. Ведь никто не видел его в другой жизни, когда мы десантировались на перехват басмаческой банды, и он шел вперед с автоматом, отдавая четкие, емкие команды, его глаза искрились азартом боя и абсолютным бесстрашием.
Губарев – единственный, кому я мог доверять безоговорочно по моему старому месту службы. Это человек чести.
Если раньше он был педант до мозга костей, то сейчас порядок возвел в религию. В одно и то же время уходит на работу, в одно и то же время возвращается на своем «Субару Легаси» 2007 года. Живет замкнуто, ведет трезвую жизнь. Сейчас семья у него на отдыхе.
Устроившись на скамейке рядом с детской песочницей, я вытащил из портфеля банку с потеплевшей газировкой, отхлебнул. Открыл книжку, положил на колени вместе с букетом цветов. В результате терактов всеобщая истерия поднялась такая, что одинокий мужчина на скамеечке – уже основание для вызова полиции. А полиция мне ни к чему, хоть и документы в порядке, и полицейская ксива прикрытия есть. Не нужно мне постороннее внимание. А так я типа жду даму сердца. Невинная овечка.
В девятнадцать пятнадцать, как по расписанию, темно-синий «Субару Легаси» зарулил на свое место на стоянке.
Я оставил на скамейке букет и направился к Губареву. Действительно, располнел, обмяк.
– Ростислав Анатольевич? – произнес я.
Он обернулся ко мне:
– Мы знакомы?
– Не узнаете?
– Не припоминаю, – вялый взгляд Губарева на миг приобрел былую остроту – как у снайпера.
– Мы служили вместе. Двести пятая база.
– Как вас величать? – спросил Губарев настороженно. Он не ждал от встречи с прошлым ничего хорошего.