Мы в дальней разлуке

Позин Александр Геннадьевич

Оказалась, что пока она переживала за свою поруганную девичью честь, машина тронулась с места, и они уже едут. Почти неслышно урчал двигатель, на сиденье было мягко и не ощущалось никакой тряски. А ведь после памятной автомобильной прогулки по Москве с неудавшимся женишком у Наташи болело седалище от тряской езды по московским мостовым, вымощенным булыжником, словно она весь день в седле провела. Наташа выглянула в окно: мимо больших зданий из стекла и бетона по ровной дороге то и дело сновали такие же каплеобразные автомобили со сглаженными корпусами и светили фарами. Скорость была столь невероятно высокой, что она не успевала все рассмотреть. Улицы были прекрасно освещены и, несмотря на ночь, было довольно светло. На перекрёстках машины останавливались, подчиняясь сигналам странного трёхглазого разноцветного прибора, наподобие железнодорожного семафора. После нескольких

остановок, девушка догадалась о сути команд, которые подаёт прибор, и сочла это вполне разумным.

О столь ровном и бесшумном дорожном покрытии, заменившее привычные ей булыжные мостовые, Наташе и гадать не пришлось. Она знала, что это асфальт. Гимназия, хоть и давала преимущественно гуманитарные дисциплины, но естественные знания вдалбливались в головы гимназисток тоже весьма изрядно. Тем более, что при изучении истории родного края им все уши прожужжали, что первый в России асфальтный завод построен в их губернии. Добывали асфальт у подножия Жигулей, на узком перешейке между Волгой и Усой, возле Сызрани. В памяти всплыло и имя инженера, первого наладившего производство асфальта — Иван Буттац. Он же для добычи асфальта приобрёл первые четыре паровых экскаватора. Впрочем, как заметила Наталка ещё при выходе из дома, тротуары по-прежнему были вымощены брусчаткой.

Людей она видела по дороге немного. Всё-таки сумерки — не то время суток, когда есть возможность пристального разглядывания людей на улице. Однако, те кого она видела, были одеты весьма фривольно, если не сказать фантасмогорично. Хотя халат, короткий и тонкий до прозрачности, который был на ней, говорил о многом. Внезапно Таша поймала себя на мысли, что упрощение нравов, возможно, было столь глубоко, что обращение с ней полицейского, которое она сочла унизительным, было нормой у здешних обитателей. Девушка лишь поёжилась от этой мысли: не хватало ещё, чтобы всякий встреченный хватал её за промежность. Нет уж, увольте! Хотя, пока что этот дурак был единственным, кто вёл себя подобным образом, старший был вполне корректен. Да и тот слизняк, что на квартире, только глазами ел, не позволяя распускать руки.

Пока Таша размышляла, подъехали к зданию, на котором висела табличка:

 ГУВД г. Москвы

УПРАВЛЕНИЕ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ

ЦЕНТРАЛЬНОГО АДМИНИСТРАТИВНОГО

ОКРУГА г. Москвы

ОВД

ПРЕСНЕНСКОГО р-на

Казалось, полиция готовилась к длительной осаде: узкие бронированные оконца с бойницами при входе, обилие железных решёток, тяжёлая металлическая дверь. За дверью оказалось большое фойе с сиденьями по краям. Напротив двери — ряд продолговатых застеклённых окошек с надписью «Дежурная часть». Наискосок в нише располагалась натуральная железная клетка. Большая, как для диких зверей в зоопарке. Только содержались в клетке не звери — люди. Вернее несколько ярко накрашенных девиц с прискорбно малым количеством одежды на теле, немногим больше, чем на самой Наташе.

Когда её подвели к клетке, и вышедший из дежурки полицейский принялся греметь ключами, Наталка поняла, что и ей суждено стать одним из экземпляров этого зверинца. Старший её «почётного эскорта» тоже достал миниатюрные ключики и принялся сосредоточенно копаться ими в кандалах, которые по злой иронии именовались браслетами. Как только отёкшие руки снова почувствовали свободу, девушка исхитрилась развернуться и влепить молодому нахалу звонкую оплеуху.

Глаза полицейского сузились от злости, и он, Наталья готова была поклясться, готов был ударить её в ответ. Но старшой взяв его за руки веско и с нажимом сказал:

— Не надо!

— Нет! Ну, ты видел? Видел? — кипятился, впрочем уже без прежнего рвения, наглец в полицейской форме. — Это же нападение на полицейского!

— И поделом тебе. Не будешь руки совать, куда не нужно. — сказал старшой. — Ты забыл, нам её просто сдать надо от греха подальше. Давай, засовывай её в обезьянник.

* * *

Заходя в камеру временно задержанных, Наташа отметила, что не ошиблась, сравнив её со звериной клеткой: то, что в её мире называлось кутузкой, на местном жаргоне именуется обезьянником. Девушка ещё не догадывалась, что в клетке её ожидает маленький культурный шок.

В обезьяннике, кроме Таши, находилось десятка полтора девиц. Вид их вызвал оторопь у девушки. Она предполагала, что тенденции женской моды ведут к упрощению одежды и её укорачиванию. Но чтобы настолько! В мире, которой она оставила, наиболее смелые женщины

уже начали отказываться от корсетов, да и многие девицы их уже не носили, заменяя широким лифом. Наташа, к примеру, хоть мама и настаивала, тоже не любила и не носила корсетов, считая их лишними, и отдавая предпочтение B"ustenhalter, замечательному изобретению немецкой школы гигиены. Корсеты явно отходили в прошлое и большинство Наташиных товарок по гимназии, с тех пор как у них вообще стало что-то расти на груди, надели бюстгальтеры. Во-первых это было полезно для здоровья, ведь немецкая школа гигиены пропагандировала здоровый образ жизни, а корсеты уродовали скелет и затрудняли дыхание. Во-вторых, это было современно и удобно. А в третьих — демократично, ибо простолюдинки вообще не знали никаких средств поддержки груди. У большинства девиц, которые соседствовали с Наташей в камере, не было не только корсетов, но и бюстгальтеров. Девушка могла поклясться, что под тонкими миниатюрными маечками и такими же несерьёзными блузками у них не было НИЧЕГО! У некоторых даже проглядывали сквозь ткань темнеющие торчащие соски. Некоторые майки держались лишь на тонюсеньких бретельках, обнажая шею, плечи и верхнюю часть груди. D'ecollet'e — вспомнила Наташа. Внизу всё тоже было очень плохо: если в её времени юбка короче щиколоток уже считалась вызовом общественной морали (девочек это не касалось), чем охотно пользовались различного рода бунтарки, то здесь же… Короткий японский халатик, который здесь называли кимоно, девушка посчитала домашней экстравагантной одеждой, но, оказывается, так ходили здесь практически все. На некоторых девушках были короткие штаны, называемые смешным английским словом shorts. В мире Наташи она считалась мужской спортивной одеждой. Некоторые shorts были свободными и широкими, другие короткими и облегающими, открывающими ягодицы настолько, что было непонятно, где же находятся трусы и панталоны. Столь же разнообразны были юбки: кроткие и подлиннее, с поясом и на резинке, узкие и вразлёт, ровные и с плиссированные. На двух девушках были надеты короткие платья, облегающие и подчёркивающие фигуру. На вид большинство одежды было из незнакомых Таше тканей, что, впрочем, не особенно удивило девушку: почти за сто лет произойти могло многое, и наверняка были открыты новые материалы. Накрашены были девицы сверх всякой меры. Но Наталка, по своей молодости никогда не знавшая, что такое макияж, нашла в этом даже определённую красоту и шарм.

Столь же примечательна была форма правоохранителей. Вместо мундиров — простые рубашки с поясом, открытым воротником и короткими рукавами. Никаких шаровар с широкими лампасами, заправленными в сапоги, на современных полицейских были обычные брюки с узким красным лампасом и туфлями. Другие полицейские, наверное, квартальные и околоточные, были одеты в другую форму: серые куртку и шаровары, заправленные в огромные английские ботинки. На широком поясе у них висели кобура с револьвером и длинная палка-дубинка. И никаких шашек и сабель на боку. Различались и головные уборы: у одних высокие фуражки, у других — странного вида кепки. Как могла заметить девушка, некоторые полицейские были вооружены необычного вида ружьями с коротким стволом и без приклада. Впрочем, присмотревшись, Наталья приклад обнаружила — откидывающийся. «Очень удобно и рационально». — подумала она.

— Прикинь, подруга, — обратилась одна из сидящих девиц другой. — Ещё одну шалашовку привезли. Эй, ты!

— Вы меня? — уточнила Наташа.

— Тебя, тебя, а кого же! — ответила девица и захохотала. — А чё так одета? С чела стащили и даже одеться не дали?

— А чел, это кто?

— Во, даёт! — восхитилась другая собеседница и переспросила. — С клиента, что ли сняли?

На сей раз Таша поняла, о чём идёт речь, а также догадалась, что перед ней девицы лёгкого поведения. Теперь стала понятна их фривольность в одежде. Если слово «чел» ясно — человек, мужчина, то значение слова «прикинь» ещё стоило обмозговать.

— Да нет, я не ваша. — поспешила уточнить она. — Я по другому делу, по взлому квартиры.

— По уголовке значит? — удивительно, но в голосе собеседницы прорезались нотки уважения.

— А долго нас держать здесь будут? — решилась спросить в свою очередь Наташа.

— Тебя — не знаю, скорее всего, ты здесь надолго подруга. А мы — сейчас отсосём и отпустят.

— А что сосать-то? Может и я… — не успела она договорить и пожалела об этом — последние её слова утонули в хохоте.

Хохотал весь обезьянник. В окно дежурной части отчаянно застучали, а стоявший неподалёку полицейский с силой стукнул дубинкой по прутьям камеры: