Мы в дальней разлуке
Шрифт:
Заметно напрягшаяся Наталка, расслабилась, что было замечено Светланой:
— Ты чего?
— Я думала, что ты меня этому, — девушка показала рукой на Дядю Женю, — Продать хочешь.
— Вот дурёха! — рассмеялась Лана, да только как-то натянуто. — Кино насмотрелась. Только ты зря боялась, на такую профессию неволят редко, в путаны в основном сами идут.
— Значит и ты добровольно тоже?
— Давай сейчас не будем об этом! — Лана поморщилась. — Прямо таки добровольцев здесь нет. У каждой девочки свои причины. Вот позвонишь — поговорим. Ну, давай, пока-пока.
И девочки сердечно расцеловались. Помахав подруге рукой, Наташа крепко задумалась:
— Све-е-ет? А сейчас какой календарь, юлианский или григорианский?
— Чего? Григо..? Какой ещё григорианский? — в Светиной интонации звучало лёгкое раздражение, ушла ведь уже, полиция не самое хорошее место для длительного пребывания. — Да не знаю я!..
— Скажи хоть, от Европы у нас даты разнятся, или те же?
— Да вроде не, хотя не знаю, я в Европе и не была никогда.
— Григорианский, девушка, григорианский. Как после революции перешли, так все прежние события и пишем по новому и по старому стилю. — раздался в стороне мужской голос — это проявил вдруг свою эрудицию сутенер. — Ты, девушка, если что — всегда Дядю Женю спроси, он поможет. Ланка знает, как со мной связаться. Выручу трудную минуту.
«Ага, сейчас, разбежалась!» — только сутенера в покровителях ей не хватало! — «Всю жизнь мечтала!» И девушка независимо задрала носик.
Вскоре в клетке остались две индивидуалки, Наташа и три девицы, выжидающе смотревшие на Дядю Женю. Тот извлёк из радикюля ещё три паспорта, в необычных обложках. Они были двухцветного, желто-голубого цвета. Наталка как не силилась, не могла припомнить страну с таким сочетанием цветов на флаге. Шведки что ли? Да нет, не похоже. Меньше всего эти знойные чернобровые шлюшки походили на дебелых, выцветших представителей этого северного народа. Да и не было на обложке желто-голубого Андреевского креста — неизменного признака Шведского флага. А было золотое тиснение странного герба, похожего на печати Рюриковичей, которые Наташа видела при посещении Кремля вместе с дедушкой. Это у кого же, кроме русских, гербом может быть родовой великокняжеский знак? Ответ не заставил себя ждать.
— А вы, хохлушки, попали! — с садистским удовольствием заявил им сутенер.
— Шо такэ? — наигранно удивилась одна из путан.
А другая при этом фыркнула.
— Шо, шо! — в сердцах передразнил их Дядя Женя. — Не шо, а чё! Первый год в Москве что ли! Регистрацию вам кто продлевать будет? Пушкин?
— Шевченко! — попробовала пошутить одна из девиц.
Но Дядя Женя не поддержал шутку:
— Если тот, что напротив Киевского вокзала сидит, то он быстро вас на поезд до дому спровадит. Ещё и ручкой помашет. А ну, поехали, живо!
— Куда?
— Регистрацию оформлять, коровы! Эх! Ещё и штраф платить. — он махнул на украинок рукой. — Теперь вовек с Дядей Женей не расплатитесь.
Наташа во все глаза смотрела на «иностранок»: значит, исполнилось всё то, о чём говорил как-то зимним вечером поляк и украинцы теперь отдельный народ? Что же такого произошло в стране за эти сто лет? Вон как с календарём вышло. Теперь понятно, почему сегодня 14 августа — это же первое число по юлианскому календарю! Значит, и новый год получается четырнадцатого января. А Рождество? Татка принялась загибать пальцы, но сбилась — её отвлекли.
Погруженная в свои мысли, он не сразу обратила внимание, что дежурный давно стучит в стекло и пытается
— Эй, деваха! Как там тебя? Малахольная! Боже, как её назвать-то? Сбрендившая!
Наконец, Наталья поняла, что обращаются к ней.;
— Что Вам угодно, сударь? — вырвалось у неё.
— Во как! — ошарашено сказал дежурный (ничего себе потеряшка!) — Нечего тебе в обезьяннике делать. Посиди пока в комнате досуга, Денисов распорядился. Петруха тебя проводит.
Пока Наталья шла за вихрастым полицейским по коридору, она с любопытством крутила головой, старясь запечатлеть в памяти утреннюю жизнь полицейского стана. Народу к утру в отделе явно прибавилось. Полицейские, все как один молодые парни, шумно здоровались, хлопали друг друга по плечу, пожимали руки, словом вели себя весело и непринуждённо. Шашек на боку ни у кого не было. И почти все были подбриты. Среди бритых подбородков мелькали редкие усы, и совсем не было видно бород, что выгодно, по мнению девушки, отличало нынешнее поколение от её современников. К удивлению Таши среди полицейских обнаружились дамы, причём в немалом количестве. Женщина-полицейский! Это было что-то новенькое. Эмансипация в этом времени, достигла немалых успехов. Женщины были одеты в юбки до колен, туфли и форменные рубашки, заменявшие здесь мундир, что было очень удобно. Как и у мужчин, их рубашки были сплошь с коротким рукавом, а, значит, обнажали руки, что было верхом бесстыдства в Наташиином времени. Все женщины были поразительно молоды, почти девушки, либо выглядели очень молодо, что было почти одно и то же. Напрашивался вывод, что в современности средства за уходом лица достигли большого прогресса. Да, причёски. Они были совершенно разными! Хватало и простоволосых, что по представлением прошлого времени было совершенно недопустимо. Но и к стриженым у её времени имелись вопросы. Девушка с короткими волосами считалась неблагонадёжней, едва ли революционеркой. Для консерваторов, к которым относился и её папенька, слова «стриженная» и «нигилистка» были синонимами. Когда год назад Наташа задумала на манер своих подруг состричь волосы и робко намекнула родителям, то Александр Олегович аж затопал ногами от негодования:
— Стриженой захотелось ходить? Нигилисткой? Ну-с, нет-с!
И ранняя лысина его, обильно орошаемая новым чудодейственным средством для рощения волос «Перуина пето», при этом покрылась испариной. К помешанной на религии матери нечего было и обращаться за поддержкой. К тому же верная домостроевским принципам, Екатерина Михайловна никогда не перечила мужу в открытую, предпочитая управлять им исподтишка. Стриженой была, всегда отличавшаяся вольнодумством, Ташина бабушка-тётушка, но и она не поддержала барышню:
— Никогда не поступай так как все. Ты, дочка хочешь состричь волосы, только из желания не отличаться от своих подруг. Но, лишившись волос, ты потеряешь и свою индивидуальность. В твоих волосах — твоя прелесть и твоя сила, запомни это и постарайся этим пользоваться.
Наташин замысел так и не нашёл поддержки ни у кого из семьи. Больше того — лишь заикнувшись о своём намерении, она получила гневную отповедь и от своих друзей — Николки и Сеньки.
Вообще, как Наташа не силилась, она не смогла по внешнему виду отличить дам от девиц. Видимо здесь в будущем, семейный статус никоим образом не отражался во внешнем виде женщины. Полицейские обоих полов в свою очередь тоже разглядывали Наташу, причём довольно бесцеремонно. Но ни один из них не попытался что-либо спросить или завести разговор.