Мы в ответе
Шрифт:
– Порван во все стороны твой мальчик. И сепсис у него, похоже, начался. И вообще всё хреново. Рёбра, пальцы переломаны, ожоги, не знаю, сигареты, что ли об него тушили, справа подколенные связки порваны, слева – паховые, почки отбиты, обезвоживание… проще сказать, чего нет. Блин, я не знаю, как такое вообще можно с ребёнком натворить. Какой же сукой надо быть, чтобы такое сделать… – Помолчал, тяжело вздохнул. – Надо будет ещё на заразу проверить…
– Какую?
– Какую-какую… Венерическую!
Тёма
– На нём вообще живого места нет! Как он только от шока не умер, хрен его знает… Короче, если он выживет – это будет чудом.
– Тём, – осторожно, – про меня ведь тоже говорили, что если выживу чудо будет… А ты меня собрал…
– Глеб, блин, ну что ты вечно ровняешь жопу с пальцем? Тебе тогда сколько было?
– Двадцать семь…
– Двадцать семь, а пацану, в лучшем случае, пятнадцать! И ты был здоровенным мудаком, а тут заморыш…
Тёма устало потянулся и прикрыл глаза:
– В интенсивке он пробудет дня три-четыре. Дальше будем посмотреть. Через пару дней можно будет спецов из микрохирургии звать – может ещё можно связки восстановить. – Он неуверенно глянул в мою сторону, – Ты как насчёт…
– Да зови ты всех, кого надо. Деньги будут!
Тёма с заметным облегчением выдыхает, а я ухмыляюсь по себя, неужто он и вправду решил, что я брошу мальчишку? Плохо ж ты про меня думать начал, старый приятель, правда, что ли забыл, что я своих не бросаю. Никогда не бросал, и начинать не собираюсь.
«Своих? Пацан уже твой?».
Мой. Он уже мой. Мы, блин, в ответе за тех, кого приручили. Или спасли. Что, в принципе, одно и то же. А за точность фразы не поручусь – никогда отличником не был.
Ещё раз старательно потянувшись и от всей души зевнув, Тёма выпроваживает меня из кабинета:
– Тады – всё, свободен. Я – спать! Две операции за сутки – перебор.
Да, перебор, особенно если учесть, что во время последней операции он простоял на ногах практически без перерыва больше шести часов.
– Тём…
– Что ещё?
– Ребята тебя отвезут.
И правда, ребята его отвезут, а Ромка по дороге ещё и в супермаркет завернёт. Так что, если Тёма, как всегда, денег не возьмёт, а он не возьмёт, злиться Наташке на приперевшегося в полпервого ночи мужа всё равно не придётся.
– Глеб… – уже уходя, спящий на ходу, Тёма вспоминает, – ты тут… поблагодари бригаду и реаниматологов… Угу?
Угу, конечно. Именно для этого Ромка и проволок мне две туго перетянутые резинками пачки. В обиде никто не останется.
– И это… пацаны, сестричек там и врачей тоже развезите. Поздно же уже…
Конечно, Тём, конечно…
И:
– Глебушка, тебе тоже бы на горшок и баиньки… Плохо выглядишь…
А
Надо выяснить, что случилось с пацаном. Зря, что ли парни Яновского на поводок в подвале посадили.
Интересно, во сколько я сегодня спать лягу?
На следующий день я сижу с очень серьёзными людьми в дорогом, в очень дорогом принадлежащем мне ресторане в отдельном кабинете, когда мобила начинает беззвучно вибрировать. Не глядя, нажимаю отбой.
Через минуту мобила снова начинает вибрировать. Хорошо, что длинная скатерть прикрывает мои колени – можно вытащить мобилу из кармана и посмотреть, кому там неймётся. Ну, и какому смертнику я понадобился?
На экране жизнерадостное лицо Тёмы. Почему-то начинает звенеть в ушах… Что-то с пацаном.
Блин, как же трудно усидеть на месте, ещё и держа при этом морду кирпичом. Но так надо: я солидный человек, у меня солидное дело. Я не могу просто встать и сказать, что у меня проблемы. Поэтому ещё сорок минут я буду сидеть, делать вид, что усиленно жру водку, лапать официанток и ржать над тупыми бородатыми анекдотами. А ещё решать вопросы, осаживать охамевших старпёров и подсчитывать предполагаемую прибыль.
И сходить с ума, представляя разбитое лицо и изломанное худенькое тельце.
Но вот уже и всё – все вопросы решены, гости расходятся. Можно плюхнуться на заднее сиденье джипообразного монстра и набрать дрожащими пальцами тёмин номер.
– Глеб, почему так долго? – В голосе Тёмы явные нотки недовольства и усталости.
– Дела. – Коротко и веско. Потом вздохнуть: – Что за спешка?
– С пацаном беда.
– Уже в дороге.
С пацаном действительно беда. Достаточно увидеть, как у Тёмы подрагивают пальцы, пока он пытается сколоть скрепкой несколько листков, чтобы понять, как всё херово.
– Тём, что?
– Хреново всё. Я про судороги не подумал вчера. Из-за судорог кетгутные швы полопались, опять внутреннее кровотечение началось, его опять шить надо, а повторного наркоза он может и не перенести, и на живую его шить тоже нельзя. Понял?
– Понял… – ни хрена я не понял. – Тём, а почему нельзя будет его опять зашить, нас же шили по второму кругу?
– Гле-е-е-еб! Ты вообще, что ли не слушаешь? Почему-почему… сердечник он, вот почему! Кровь нужна, много. – Увидев, что я открыл рот, жёстко оборвал – На станции нет. Тряси своих быков, третья группа, резус отрицательный, у кого-то да должен быть – будем делать прямое переливание.