Мы вернёмся на Землю
Шрифт:
— Водовоз, я надеюсь, что ты по рассеянности не положил кулебяку на тарелку.
Я пошёл опять с кулебякой на кухню. Я положил кулебяку на тарелку, достал из ящика буфета салфетку и положил её рядом с кулебякой.
Я вернулся в комнату.
Параскевич взял у меня из рук тарелку, поблагодарил; салфетку он убрал с тарелки на стол и стал есть. Ел он с аппетитом. Когда съел, вытер салфеткой губы, ещё раз поблагодарил и вдруг встал, подошёл к двери той комнаты, где были мама и Мила, постучал, вошёл и стал благодарить маму и Милу за кулебяку. Мама сказала:
Параскевич вернулся в мою комнату. Он не забыл закрыть за собой дверь.
— Водовоз, — сказал он, — если у тебя сейчас нет пятака, я могу подождать.
Я ответил, что пятака у меня нет, но есть двадцать копеек. Но он двадцать копеек брать отказался. Тогда мы пошли на улицу разменивать.
Я разменял двадцать копеек в магазине, где продают соки и фрукты. Параскевич положил пятак в карман.
— И запомни, Водовоз, — сказал он, — когда речь идёт о принципах, мелочей не существует.
Потом Параскевич достал из кармана деньги и купил два стакана сока. Мы выпили сок, и Параскевич спросил:
— Ты понял?
Я кивнул, хоть ничего и не понял.
— Водовоз, — сказал Параскевич, — разреши мне угостить тебя ещё трубочкой с кремом?
Он повёл меня к тому углу, где продаются трубочки, и купил по одной себе и мне.
Он опять спросил:
— Ты понял?
— И опять я кивнул. Не мог же я сказать ему, что ничего не понял!
— Нет, ты не понял, — догадался Параскевич. — Я покупаю это всё для того, чтобы ты не подумал, будто я жадный.
Всё у Параскевича получается тонко, так загадочно, что ничего не поймёшь. Я заметил, что трубочку он ест не так, как я. Он сначала обгрызал её, обдирал слой за слоем, а когда оставался всего один слой вафли, начинал откусывать с конца. Это он здорово придумал! Под конец самое вкусное остаётся.
— Параскевич, — спросил я, — а как ты ешь бутерброд с колбасой?
— Я сначала откусываю с той стороны, где хлеб потолще, а колбаса потоньше.
— А когда ты ешь пирожки, ты на начинку смотришь? — спросил я.
— Конечно, — ответил Параскевич. — Только нелюбознательный человек может съесть пирожок, не поинтересовавшись, как выглядит начинка.
— А сосиски? — спросил я. — По какому принципу ты ешь сосиски?
— Я их чищу постепенно, — ответил Параскевич. — Если сразу очистить, неудобно держать и сок течёт по пальцам.
— И я, Параскевич! Я точно так же! — крикнул я. — А кожицу отдаю собаке…
— Не кричи, — поморщился Параскевич. — Я кожицу кошке отдаю. По-моему, нет смысла отдавать кожицу собаке: для неё это слишком мало.
Мы ещё долго с Параскевичем говорили. Мы обсудили, как лучше есть манную
Мы пошли прогуляться по парку, и, когда проходили мимо детской площадки, Параскевич меня удивил: уселся в лодочку для самых маленьких и меня пригласил:
— Ну-ка, Водовоз, давай развлекаться.
Мне неудобно было — кругом малыши с мамами и бабушками, но я всё же сел. Мы стали раскачиваться.
— Сильней! Сильней! — приговаривал Параскевич.
Да он ли это? Можно было подумать, что это какой-то первачок резвится. Две девчушки смотрели на нас: одна держала палец во рту, а другая смеялась и подпрыгивала, наверно представляла, что и она с нами раскачивается. Вот уж неловко было мне! Я несколько раз говорил «хватит», но Параскевич приговаривал: «Ещё, Водовоз! Ещё!» Наконец он накатался.
— Хорошее занятие, — сказал он. — Отвлекает от забот.
Параскевич мне всё больше нравился. Я подумал: хорошо бы подружиться с ним.
— Хочешь, будем вместе строить штаб? — предложил я. — Мы с Толиком Сергиенко в прошлом году построили, но он уже завалился.
— Что? — спросил Параскевич. — Штаб?
— Штаб, — сказал я. — Яма, а сверху доски.
— Водовоз, — спросил Параскевич, — у тебя что, есть пушки?
Я ответил, что нет у меня пушек.
— Тогда, может, у тебя есть войско? — спросил Параскевич. — Может, ты полководец?
Я ответил, что я не полководец.
— Вот видишь, — сказал Параскевич. — Так зачем же тебе штаб? Сразу видно, что ты не подумал как следует. Это же бессмысленное занятие.
Я вздохнул. Толик Сергиенко умный парень, но ни ему, ни мне не приходило в голову, что строить штаб бессмысленно. Нам интересно было. Мы долго копали яму, потом доски для крыши доставали. Некоторые во дворе стащили, некоторые от забора отодрали. А какое у нас настроение было, когда мы штаб покрыли и начали лазить в него через узенький люк! Мы чуть ли не обнимались от восторга. Скоро мы сами сделали стереотрубу. Мы высовывали её и смотрели, что творится на земле. Ходили люди, бродили собаки, куры совсем близко подходили к нашему штабу. Мы были почти что невидимками.
— Ну, до свиданья, Водовоз, — сказал Параскевич. — Приходи ко мне в гости. Кстати, два пятака для тебя передал Родионов, а ещё один Лапушкин.
Вот тебе на — ушёл! А я-то думал, что мы подружились.
Я смотрел вслед Параскевичу. Легко ему, наверно, живётся. Всё он знает: как надо поступить, а как не надо, что имеет смысл, а что бессмысленно. Счастливый Параскевич!
После ухода Параскевича я на него разозлился. Подумаешь, вундеркинд! Зря я ему позволил так разговаривать со мной, поучать, как маленького. Я вспомнил, что Параскевич ни разу ни с кем не подрался. А ещё воображает! В общем, я решил, что Параскевич хоть и вундеркинд, но всё же трус и воображала. Я подумал: надо будет ему завтра в школе это сказать.