Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы
Шрифт:
Дня три не разговариваем.
И вот на третий день за ужином, чтобы загладить грубость свою, я и попрошу:
— Расскажи, пожалуйста, что-нибудь из своей жизни.
— Да что мне говорить… Жизнь как жизнь.
Потом вытащит из-за пазухи новый финский ножик с замечательной рукояткой, отделанной оленьей шкуркой. Ахнешь, бывало, от восхищения.
— Хотел было на кустарную выставку послать, да уж так и быть, бери.
Я сам себя от радости не помню. Финский нож!
Я всегда боялся, когда девушки к нам заходили, потому что невоздержан
Однажды во время зимних каникул зашли ко мне Аня и Катя, чтобы узнать городские новости и посоветоваться, какую пьесу в клубе поставить. Я, студент педтехникума, для них, шестиклассниц, тогда авторитетом был.
Сидим мы так важно, разговариваем. Вдруг откуда ни возьмись пришел отец с работы, перемазанный весь и слегка навеселе. Услышав, о чем речь ведем, сразу же вмешался, стал про гражданскую войну рассказывать.
Я и не думал, что старик теперь партизанить будет… Довольно повоевал за меня отец, теперь я за него должен по лесу походить, мой черед.
Но вышло по-иному. Он в отпуске был. На рыбную ловлю вместе с Петькой, младшим братом моим, ушел на дальние озера. А через день после его ухода началась война.
Вернулся он спустя две недели, когда война уже была в полном разгаре. Пришел радостный — больно уж хороший улов выдался. Не успел я ему и слова сказать, как вдруг немецкие самолеты над нашим селом. И ну вдоль по улице из пулеметов стегать. А там в этот час ребятишки, Петькины дружки, в пыли играли, горки насыпали да из песка пирожки лепили. И вот как начал немец по ним, по детям… Троих — насмерть.
На другой день стали из деревни эвакуировать женщин, стариков и детей. Эльвира Олави со своими коровницами и телятницами угоняла скот по пыльной дороге. Другие увозили на телегах нехитрое имущество. Много добра, трудами нажитого, осталось в опустевших домах.
Вместе с другими отец вез к станции железной дороги Петю и маму.
Попрощались мы с ним по-серьезному, в тот час он впервые ко мне, как к взрослому, отнесся.
Через несколько дней, когда в районе уже были фашисты, послали меня вместе с Шокшиным и канадцем Ниеми в дозор.
Матти Ниеми все в отряде звали канадцем потому, что он и в самом деле приехал к нам из Канады. Много финнов в поисках работы эмигрировали в разное время в Соединенные Штаты и Канаду. Родина была для них мачехой. Но и в Америке им было не легче. Вот почему многие из них с охотой приехали со своими семьями и всем скарбом из США и Канады в Советский Союз. Среди них был композитор Раутио, написавший гимн Карельской республики, и немало других славных товарищей. Советская Карелия стала для них настоящей родиной-матерью.
Лежим это мы с Ниеми и Шокшиным за кустами и слышим по дороге топот копыт и скрип колес.
— Готовься! — шепчет мне Шокшин. — Бричка!
Я и так уж готов, — правда, тогда только у одного Шокшина винтовка была, у меня и
— Ну, погоди, погоди, не пугайся, не пугайся, милая, сейчас все в порядке будет.
— Стреляй! — шепнул Ниеми.
— Постой, — сказал я, — пойду посмотрю. — И, осторожно раздвигая кусты, выглянул на дорогу. Ну да, так оно и есть! Это был отец. — Что ты здесь делаешь? — окликнул я его.
Он оглянулся на меня и равнодушно, словно за обычной будничной работой, сказал:
— А ну-ка, Коля, помоги распутать сбрую.
Я подошел поближе. Со шлеей что-то неладно было. Видно, отец, запрягая, волновался.
— Неужели ж ты думаешь, что в такое время я буду с бабами да с ребятами? Нет, и я не гнилой пень. Веди-ка лучше меня, сынок, к командиру. Только скорее. А то расположились фашисты лагерем в семи верстах отсюда, портянки по кустам развесили, тут самое время и ударить.
Так заявился отец мой в наш партизанский отряд и сразу стал в нем одним из самых активных бойцов.
Это было так давно. Еще в первые недели войны. А сейчас мы с отцом проделали уже семнадцать лесных партизанских походов.
Лежавший в пяти шагах слева от меня Ямщиков вполголоса запел. Он немного фальшивил, но слова можно было разобрать:
Вот мчится тройка почтовая По Волге-матушке зимой.— Сынок, разбуди его, — тихо сказал мне отец.
Всегда такой неунывающий и крепкий, он сейчас почему-то был опечален.
Я дополз до ячейки Ямщикова и тронул его за плечо. Он встрепенулся.
Павлик, между прочим, славился у нас и тем, что после трудных переходов во сне распевал. Значит, и на этот раз он очень устал.
Я повернулся к отцу. Лицо его было печально.
— Слышал, как Павлик песню эту пел — «Вот мчится тройка почтовая по Волге-матушке зимой»? Он меня словно бритвой полоснул. Одна славная женщина эту песню на свадьбе моей пела. А что в этот день бывает, то на всю жизнь в душу западает. И вот вспомнил я сразу, что сегодня день нашей свадьбы, ровно двадцать два года. И не было случая, чтобы в такой день я чем-нибудь мамку твою не порадовал. Ну, а тут такое приключилось, что ни голоса своего, ни весточки не могу подать… Вот это-то и печаль моя, сынок, — тихо закончил он и, отвернувшись от меня, стал рассматривать склон перед нашими окопчиками. И вдруг прибавил: — Слушай, сынок, вот мой тебе совет: женись рано, не затягивай. Кто рано женится, у того жизнь счастливая, вот как, например, у меня с твоей матушкой. Тебе ведь на той неделе двадцать один год стукнет. Совершеннолетний!