Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы
Шрифт:
Унха уже не слушал товарища. После дня трудовой работы сон не заставлял себя ждать.
— А если из-за этих безработных опять снизят оплату, тогда надо будет бастовать, — бормотал, поворачиваясь на другой бок, Каллио.
Но оплату на этот раз не снизили. Потому что парни, которые искали работу, тоже понимали, почем фунт лиха, и не хотели сбивать цен, как солоно им ни приходилось, а также и потому, что компания систематически опаздывала с выплатой жалованья не меньше чем на две недели, и в такой обстановке новое снижение оплаты неминуемо привело бы к забастовке.
Инари пришел на рассвете, когда лесорубы уже выходили из барака. В этом бараке было девятнадцать человек, а в соседнем семнадцать. Между двумя жилыми был выстроен барак для лошадей.
За поясом Инари торчал отличнейший топор, и большая сумка за плечами была туго набита вещами. Каллио встретил его на пороге и страшно обрадовался.
— Ну, вот кого не ожидал встретить!
Радость его не знала пределов. Он даже не заметил, что Инари продрог.
— Есть работа здесь? — сухо спросил Инари, видимо не желая много распространяться перед незнакомыми.
Каллио чуть было не обиделся.
— Ты один, без возчика и без товарища? — удивился он. — Как же ты не нашел себе компании?
— Здесь и артельно работы не найдешь, не то что в одиночку, — сказал подошедший к ним Унха. — Идем, Каллио, пора.
— Погоди секунду, это ведь мой лучший друг, — продолжал Каллио.
— Так это и есть тот самый Олави, о котором ты рассказывал?
Услышав имя Олави, Инари насторожился.
— Нет, это Инари. Про него я тебе ничего еще не рассказывал, а есть что порассказать.
И они пошли в лес на работу.
Инари остался один. Он вошел в убогий барак.
Сразу было видно, что здесь нет хозяйки. Огонь в каменном очаге затухал, и горький дымок щекотал ноздри.
Разбитое грошовое зеркальце, бреясь перед которым видишь только клочок бороды, было прикреплено к столбу, поддерживавшему бревенчатую крышу, скаты которой одновременно были боковыми стенами. На одной из постелей храпел человек.
Инари подошел к нему и толкнул его.
— Эй, пора на работу! Потеряешь место!
Тот поднял на Инари мутные глаза и снова опустил тяжелую голову. Он был болен.
Когда вечером возвратились парни с работы, уже закипал кофе, и Инари возился у очага с видом старожила.
— Ему плохо! — показал Инари на больного.
— Понимаешь, нет горячей жратвы, только кофе, а остальное всухомятку, — говорил Унха Инари, как старому другу.
— Куда же ты высыпал все свое барахло из мешка? — спросил Каллио.
Но Инари так взглянул на него, что он сразу прикусил язык и почувствовал себя обладателем какой-то новой тайны. Но он знал характер Инари, знал, что Инари не может жить без разных секретов. Но разве Инари теперь станет что-нибудь скрывать от него после того, что было осенью? Ладно, наедине он все выспросит у него.
И Каллио свысока посмотрел на Унху, который ничего не знает, и затянулся
Парни закусывали, запивая второпях непрожеванные куски горячим кофе.
Разговаривать было некогда — к глазам подступал сон.
Инари положительно повезло с работой.
В барак зашел десятник Курки и сказал:
— Из вашего барака один сегодня не вышел на работу. Если он чем-нибудь недоволен, то пусть идет ко всем чертям, на его место найдутся десятки.
Никто ничего не ответил, и от молчания Курки, очевидно ожидавший возражений или оправданий, рассвирепел еще больше, он побагровел совсем и громко закричал:
— Пусть сейчас же собирает манатки и убирается вон!
Тогда Унха сказал:
— Господин десятник, он совершенно болен и, наверно, скоро умрет, тогда мы его и вынесем на улицу. — И он кивнул в ту сторону, где лежал больной.
Десятник посмотрел на больного и сказал спокойнее:
— У нас здесь не больница. Но, конечно, если он не может выйти, пусть отлеживается денек-другой.
И тут выступил Инари и сказал, что вот он сегодня пришел и не имеет еще работы, что он с благодарностью стал бы на место больного, пока тот не выздоровеет, потому что десятник сам понимает, что возчик и один вальщик — это не то, что возчик и два вальщика.
Гнев отошел от сердца Курки, и вежливый разговор Инари понравился ему:
— Это меня не касается, я веду расчеты с возчиком, но если он тебя возьмет, я возражать не буду. Ну ладно, спите с богом!
И он вышел.
— Тоже хлопает дверью, как помещик, — проворчал Унха.
Возчик находился в том же бараке, и он скоро сошелся с Инари.
Каллио поддержал его, буркнув возчику как бы невзначай:
— Ты не пожалеешь, я его знаю, это отличнейший работник.
— Ладно, ладно, срядились уже, — сказал возчик и с сожалением поглядел на больного. — Эх, что скажу я его жене, если он скапутится? Односельчане ведь мы. — И пошел задавать лошадям корм.
Возчик действительно не прогадал.
Инари работал по-настоящему. Он владел топором, как художник карандашом, или нет: как парикмахер бритвой. Финский топор кирвас — узкая клинообразная пластина, слегка скошенная по линии острия, — в его руках был сущим клинком фехтовальщика на ринге.
Это был опытный лесоруб, он никогда не держал твердо обеими руками топор.
Правая его рука скользила по рукояти, и удар его от этого был во много раз сильнее. Всей своей работой он опровергал старую мудрость: от большого дерева много щепок.
У него щепок в работе было мало. И умел он брать дерево низко, так что пни были у него самые маленькие, а выход древесины большой.
Что это был опытный лесоруб, видно было и по тому, как ловко он при раскряжевке умел размечать самый хлыст. У него был самый большой выход делового леса.
Да, возчик мог быть доволен. Он даже подумывал о том, чтобы оставить у себя Инари и тогда, когда больной выздоровеет.
И вот Унха, увидав работу Инари, сказал своему другу:
— Хотел бы я так держать топор.