Мы все под подозрением
Шрифт:
– О чем вы думаете?
– Звонок был в 12.15, задушили его, самое раннее, пятнадцать минут спустя... Что это значит?
– Это значит, что убийца разговаривал с ним в течение пятнадцати минут.
– Это мне не нравится. Невозможно, чтобы убийца пошел на такой риск.
В течение пятнадцати минут он находится за пределами видимости окружающих, а потом совершает убийство? Это верх неосторожности!
– И все же мы не можем этого исключить. Каждое преступление является колоссальным риском. Действительно, разумнее было бы признать что звонил и разговаривал с ним один, а убил другой. Сейчас мы к этому вернемся, а пока не отвлекайтесь. Оставим пока телефонный
– Ну хорошо, пусть будет так. Он выбирает время, когда в приемной никого нет... Если это была Ядвига, ей было бы достаточно, чтоб не было Веси, но та, как известно, полдня просидела в центральной комнате, значительно облегчая совершение преступления. Итак, в приемной никого нет, он входит в конференц-зал и запирает дверь на ключ...
– Мне это кажется довольно бессмысленным, – неохотно сказал прокурор.
– Разве вас не удивило бы, что кто-то входит в комнату и запирает дверь на ключ?
– Удивило бы, ну и что из этого? Во-первых, он запер только одну дверь, а во-вторых, даже очень удивленная я не бросилась бы бежать с испуганным криком. Я ждала бы, что будет дальше, а он в это время мог спокойно оглушить меня дыроколом.
– А сначала еще попросил бы, чтобы вы любезно повернулись спиной...
– О Боже, вы снова не все знаете! Со мной бы такой номер не прошел, но с Тадеушем!.. Из окна нашего конференц-зала прекрасный вид на окна нашей амбулатории, а там работает необыкновенной красоты медсестра. Нет такого мужчины в нашей мастерской, который не обернулся бы, если бы кто-то крикнул: «О, прекрасная Зося в окошке!»
– Ах, так? – внезапно заинтересовался прокурор. – Действительно такая красивая?
– Да, – с жаром ответила я. – Рост метр семьдесят, прекрасная фигура, брюнетка, истинная Юнона!
– А... нет, Юнона отпадает... – проворчал прокурор, сразу теряя интерес.
– Не в вашем вкусе? Возможно, но я думаю, что туда взглянули бы и вы.
А Тадеуш был без ума от этой юной богини.
– Да, это объясняет... Интересно, что мы еще узнаем? Пока возникает вопрос: а из окна амбулатории не было видно, что делается в конференц-зале?
– Это исключено. Все дело в том, что то окно находится ниже, поэтому от нас прекрасно видно, что делается там, а от них можно увидеть только того, кто выглядывает в окно. Это отпадает.
– Вернемся к теме. Теперь он должен отпереть дверь кабинета и как можно быстрей выйти в приемную так, чтобы его никто не заметил. Дверь он не отпер: или поглупел от волнения и забыл, или кто-то ему помешал. Может быть, он услышал, что в кабинете кто-то есть и не хотел скрипеть ключом?
– Сейчас, взглянем на эту решающую четверть часа...
Прокурор вынул свои записи, а я заглянула в наш график. Что происходило между 12.30 и 12.45?
Витек был в кабинете, что засвидетельствовала Иоанна, которая входила к нему за какой-то подписью. Вместе с ним были Ольгерд и Моника, которые сразу же ушли. Моника, возвращаясь в отдел, встретила по дороге выходящую оттуда Анку. Через минуту в кабинет вернулся Збышек и услышал голоса из конференц-зала. Витек взошел. Збышек тоже вышел. Витек вернулся. Чертова Иоанна снова заглянула туда неизвестно зачем, разве что для того, чтобы создать ему алиби. Збышек перешел из центральной комнаты в санитарный отдел, причем точное время этого перехода подтвердить никто не мог, банда кретинов, такой ерунды не могли запомнить... Одни утверждают, что это было в конце куявяка (польский народный танец), а другие – во время ланолинового мыла, идиоты, слушали разные станции!.. Ядвиги
Я заглянула в график прокурора и с интересом посмотрела на него.
– Ну и что? – нетерпеливо спросила я.
– В кабинете никого не было в течение очень короткого промежутка, около минуты. Да... Потом он уже не мог отпереть дверь. Даже запереть ее мог только тогда, когда там никого не было, и трудно допустить, что он так удачно выбрал эту минуту. Разве что сам сидел в кабинете...
– Витек или Збышек?..
– Руководителя мастерской видела секретарша. Он мог бы выйти из кабинета, а затем вернуться через приемную, но здесь был риск: в приемной мог кто-то находиться, кто засвидетельствовал бы, что в это время никто не выходил, а следовательно, должен был выйти через кабинет. Нет, это ерунда, впрочем, он рисковал и в другом случае, могла войти секретарша, которую удивило бы его отсутствие... Напротив, другой, главный инженер, был один в кабинете, мог запереть дверь, выйти, увидеть, что приемная пуста... У него был доступ и к ключу...
Збышек! Я не могу спасти Збышека! Это меня ужасно расстроило.
– Я ведь уже говорила вам! Говорила, что все указывает на невиновного человека!..
– Откуда вы знаете, что он невиновен?
– Знаюсь Знаю точно! Впрочем, вы меня прервали. Если убийца разговаривал в конференц-зале с жертвой, а Збышек их слышал, то уже поэтому он не мог быть убийцей!
– А кто сказал, что он действительно слышал? На каком основании мы должны в это верить? И кто сказал, что именно тот, кто разговаривал, – убийца?
– Не знаю, Боже мой, меня это не интересует! Говорю вам, что это не Збышек, голову даю на отсечение! Я предупреждала, что вся моя надежда на вас! Сделайте что-нибудь, он невиновен, ищите эту тряпку от дырокола!
Прижмите Витека, он врет с этим ключом... не знаю, что еще сделать!!!
– Я вижу, вы очень горячо защищаете этого главного подозреваемого, – язвительно сказал прокурор.
– Потому что это единственный порядочный человек в нашем бюро! Он не делал этого, это исключено! Боже мой, неужели дойдет до того, что я сама вынуждена буду вести это чертово расследование!
– Счастливый человек, за которого так борется женщина...
– Лучше не нервируйте меня!..
В дальнейшем ходе беседы я дошла до такого состояния, что начала возводить напраслину на всех подозреваемых и не подозреваемых сослуживцев, выдумывая невероятные глупости, только чтобы отвратить его внимание от Збышека. Результат был совершенно обратный. Прокурор с явным удовольствием разбивал мои аргументы, выдвигая против Збышека неопровержимые доказательства его вины.
– Вас, видимо, многое связывает с этим паном, – сказал он любезно, но и ядовито одновременно, приглядываясь ко мне с большим интересом. Я, должно быть, действительно представляла собой необыкновенную картину: красная, растрепанная, разгневанная, испачканная графитом от карандаша, демонстрирующая полную невменяемость. Мне хотелось в ответ сказать ему только одно слово – короткое, сжатое и нецензурное, но я, к счастью, воздержалась от такого поступка и вместо этого закричала: