Мы встретимся вновь
Шрифт:
– Ну, а как Виолетта? – спросила мама.
– Возможно, Мэри Грейс предложит что-нибудь, – ответила я. – Ведь ее обязанности и заключаются в том, чтобы искать работу для других.
И я поняла, что тоже не хотела возвращаться в Корнуолл. Правы были те, кто говорил, что мне лучше уехать оттуда. Я могла остаться в Кэддингтоне и помогать матери, но я чувствовала, что мне надо делать что-то более важное.
Мы все находились в подвешенном состоянии, когда к нам на пару дней приехала Мэри Грейс. Мы поговорили с ней, и она сказала, что попробует устроить
– В нашем отделе не хватает людей, – добавила она.
Я представила, как, сидя за столом вместе с этими женщинами, заполняю бумаги. Как иду с ними в кафе, ем «домашний пирог», пью кофе… И моя дорогая Мэри Грейс тоже будет там. Эта картина доставила мне удовольствие.
Перед Новым годом я была принята в министерство и проводила свободное время в Лондоне с Гретхен или у родителей в Кэддингтоне.
Дорабелла получила работу в Лондоне, что ее очень обрадовало. Большинство выходных дней мы проводили в Кэддингтоне, где основное внимание уделяли Тристану. Все сложилось удачно, и Дорабелла была счастлива.
Я виделась с Ричардом Доррингтоном довольно часто – когда ему давали отпуск, – и, признаюсь, эти встречи доставляли мне удовольствие. Кажется, он решил сохранить чисто дружеские отношения. Он вел себя совсем не так, как тогда, когда ухаживал за мной, надеясь жениться. Он всегда оставался в границах, никогда не вспоминал прошлое, не предлагал возобновить наши прежние отношения, и это меня устраивало.
Когда мы вступили в 1944 год, в воздухе витала надежда скорой победы. Германия терпела поражение на русском фронте, немцы столкнулись там с большими трудностями. Впервые стало ясно, что, сделав ставку на силу, Гитлер потерпит поражение.
Вторжение в Британию становилось нереальным. Хотя продолжались воздушные налеты и некоторые из наших городов были разрушены, но надежда пронизала все. Американцы стали нашими союзниками, и мы больше не были одни.
В министерстве меня тепло приветствовали подруги Мэри Грейс, которых я видела несколько раз до этого и обедала с ними. Мы сидели в комнате, где окна занимали две стены и было очень светло, хотя и опасно, если бомба упадет где-то рядом. За столом должны были работать шесть человек, а нас было пятеро, поэтому оставалось еще место для бумаг.
В центре комнаты находился стол мистера Бантера, «Билли», который руководил нашей деятельностью.
Работа была несложной, я освоилась буквально в считанные дни и быстро вошла в ритм здешней жизни, деля горе и радость с остальными. У Мэриан Оуэн был, оказывается, как она говорила, единственный порок: она играла на скачках.
– Шиллинг или два там, здесь… ну, чтобы жизнь не была так тосклива. Глядишь, иногда и выиграешь.
И когда такое случалось, нас всех приглашали в кафе «Рояль» или другое подобное заведение, где мы много шутили по поводу «ипподромных миллионеров». К сожалению, такие выигрыши были редки, но это делало их более ценными.
Флоретт принесла альбом с вырезками. Это были снимки актрис и описания их пути к славе. На первой странице была наклеена вырезка
Мы восхищенно просмотрели альбом, и я сказала ей, чтобы она не наклеивала вырезки из газет о других артистках, а оставила бы место для заметок о себе самой.
Ей было очень приятно услышать это, и она признала, что альбом всегда рядом с ее постелью. А вдруг бомбардировка?
Думаю, что вырезка из газеты о победе на конкурсе была самой ценной вещью для Флоретт.
И мы никогда не переставали смеяться, когда Пегги, чем-то обиженная, вдруг восклицала: «Ох, да хоть бы кто-нибудь взял меня в качестве щенка!»
Да, в то время нас радовали самые малые вещи.
Был март. Я уже два месяца работала в министерстве. Мама говорила, что это было лучшее, что я могла сделать, и Дорабелла соглашалась с ней.
Мне приносили радость часы работы, ведь меня окружали такие замечательные люди. Например, Мэри Грейс восхищала всех своим умением рисовать. И случись что-то, она тут же изображала это на бумаге, притом все узнавали себя в ее карикатурах. Однажды один из рисунков попал в руки Билли Бантера, и как он ни старался сохранить невозмутимость, все равно на лице его появилась улыбка, и с тех пор он обращался к Мэри Грейс не иначе как «наша художница».
Довольно часто звучали сигналы воздушной тревоги – как только вражеские самолеты начинали пересекать пролив. В такие моменты нам было положено покинуть комнату и спуститься в подвал. Но зачастую самолеты не долетали до Лондона, поэтому был введен сигнал «угроза», который обозначал, что самолеты почти над нами. Вот тут-то мы и должны были быстро бежать в убежище.
Мелькали дни. Неделя на работе, выходные в Кэддингтоне, свидания с Ричардом, обеды в кафе. Жизнь шла своим чередом. Как-то в конце марта я заметила, что Дорабелла чем-то очень возбуждена.
– Случилось что-то? – спросила я. Она как-то странно покачала головой:
– Скажу все в свое время. За обедом, когда все соберутся, – и крепко сжала губы, боясь проговориться.
И как только мы уселись, Дорабелла, не в силах больше сдерживаться, воскликнула:
– У меня есть сообщение. Мы с Джеймсом собираемся пожениться!
Наступила тишина. Затем мама подошла к ней и поцеловала:
– О, моя дорогая! Я надеюсь…
– На этот раз все в порядке. Я в этом уверена. И Джеймс уверен. Так что все будет хорошо.
Она была счастлива, и мы все радовались за нее.
– Вы полюбите Джеймса, – говорила Дорабелла. – Он нравится всем. Он самый прекрасный человек в мире. Да не смотри ты так на меня, Виолетта. Все будет нормально. Я уже опытная и знаю, что такое любовь. Перестань волноваться.
– Но ведь ты так мало знакома с ним… – сказала мама.