Мы жили тогда на планете другой…

Браиловский Александр Яковлевич

«Колода старых карт, знакомая до муки…»

Колода старых карт, знакомая до муки: По ним я ворожил в плену больных минут; Держали часто их твои родные руки, — Давно ты умерла, они еще живут. Вот черный мрачный туз, суливший мне потерю, А вот девятка пик, с оторванным углом; От Бога я ушел, но в них, как прежде, верю В цепях своей тоски, в печали по былом. Как свято я храню заветную колоду! Она еще жива, а ты — давно в гробу… Предскажет, может быть, последнюю свободу Узор старинных карт усталому рабу.

«Тоскует колокол. Печален талый снег…»

Тоскует

колокол. Печален талый снег, Угрюмы лужицы под небом серой стали, Бесцветны скатерти еще безмолвных рек, Косятся домики в холодной мутной дали. Тоскует колокол. Тяжел немой дымок, На крыше каркает докучная ворона, Кусты увядшие застыли у дорог, На старом кладбище в слезах грустит икона. Не видно солнышка; чернеют тополя, Как тени грозные, как вражеские пики; Томится грешная, безвольная земля… Тоскует колокол. Сегодня Пост Великий.

«Еще, еще там стрелка передвинется…»

Еще, еще там стрелка передвинется, Еще прибавит лжи к моим обманам… Земля, Земля, ты — скверная гостиница, С дешевым, грязным, скучным рестораном! Еще, еще среда, четверг и пятница, Еще один подарок новогодний… Земля, Земля, ты — старая развратница, Которой быть пора корыстной сводней! Еще, еще тут что-то переменится, Еще, еще Судьба затянет нити… Земля, Земля, ты тоже в мире пленница, И нет конца бессмысленной орбите!

«Я — раб в сырой каменоломне…»

Я — раб в сырой каменоломне И бремя тяжкое несу; Года былой свободы помня, Страдаю пленником внизу. Летят холодные обломки, Летят и думы, как они; И гаснет голос мой негромкий, И гаснут призрачные дни. Мелькнет во тьме порой мне искра, Мелькнет надежда, как она; И Смерть шагает так не быстро, Как мой хозяин, Сатана. И долго, долго суждено мне Терпеть за черную вину И быть рабом в каменоломне У самого себя в плену.

«О, буря адская! Дрожит мое весло…»

О, буря адская! Дрожит мое весло И стрелка черная тревожного магнита; Валы косматые клубятся тяжело, И тьма отчаянья над безднами разлита… А дни угрюмые, как серые века; Но все, что прoжито, исчезло тенью краткой… О где вы, родины любимой берега, Маяк любви моей, — мой белый крест с лампадкой? Мелькают пристани: на них чужой мне флаг; Плывут навстречу мне совсем чужие лица… А впрочем, Господи, не знаю я, кто враг, Кто друг изгнаннику… И все — как будто снится… О где вы, спутники былых моих годин? — Быть может, родина, и ты теперь чуждa мне, И дома буду я совсем, совсем один? Лампады нет уже? А крест — немые камни? О, буря адская! Дрожит мое весло, А тучи черные — как Дьявола одежды… Вперед без устали!.. Но как мне тяжело: Я верю, Господи, но в сердце нет надежды…

«Прости усталому рабу…»

Прости усталому рабу Земную преданность заботе, Себялюбивую мольбу, Корыстный крик души и плоти. Я знаю путь и вижу цель, Я сердцем чту судьбы зерцало; Все существо

мое досель Лишь отрицанье отрицало. Святая бедность — хороша: Не повинуясь игу злата, Смиренномудрая душа Свободной радостью богата. На пестрый мир, на суету Я не взираю исподлобья; Но как принять и нищету, Не запятнав богоподобья? Прости усталому рабу, Тобой казнимому не в меру, На грани ропота мольбу И недоверчивую веру…

2 мая 1940

София Дубнова-Эрлих

Спор с поэтом

Блажен, кто посетил сей мир… [60]

Ф. Тютчев

О нет, история страшней, Чем нам, доверчивым, казалось, Чем думал тот, кто древний хаос В полночной слышал тишине. В разрытой, выжженной степи Почили остовы нагие: Их тоже звали всеблагие, Как собеседников на пир…

60

Эпиграф — неточная цитата из стихотворения Тютчева «Цицерон» (в оригинале: «Счастлив, кто посетил…»).

1945

Нью-Йорк

Гетто

Здесь когда-то трудились, плакали, Разрывали путы тоски. На прилавке промозглом звякали Запотевшие медяки. Над страдой, нищетою, плесенью Рос огонь субботней свечи. Бунт упрямою бился песнею О щербатые кирпичи. И задохлось гетто, сгорая, В клубах дыма, в разрывах мин, С бормотаньем: Слушай, Израиль! С гневным возгласом: Слушай, мир! Вот и все. А мы и не знали Под туманом чужих дорог, Что в горячем пепле развалин Наших душ остался клочок, Там, где братья предсмертным кличем Исчерпали судьбу до дна, Для себя избравши величье И бессилье оставив нам…

1945

Нью-Йорк

Клятва

На могилах свежая трава, Им забвенья нет. Ничего не хочу забывать В череде моих лет. И у той, что всех стран родней, Ничего не прошу. Непреклонную верность ей, Словно цепи, ношу. И она говорит со мной Голосами стихов и степей, И клянусь — в юдоли земной Не сниму цепей. А когда непробудный сон Убаюкает плоть мою, Вы услышите тихий звон — Это цепи поют.

1969

Таннерсвиль

Наказ

Если хлынут к тебе виденья Навсегда отпылавших дней, Не броди беспокойной тенью В сером сонме теней. И пусть сердце твое не плачет, Что оборвана нить. Вспоминать ушедших — не значит Вновь и вновь хоронить. Вспоминая, чем жизнь дарила, Чем была хороша, Не клади венков на могилы — Воскрешай.