Мы

Николс Дэвид

83. Две узкие кровати, сдвинутые вместе

За те годы столько много произошло изменений, что стало невозможно скрывать правду от моих родителей, и поэтому однажды на Пасху мы двинулись на восток. Конни оказалась по недоразумению уверенным водителем и владелицей побитого старого «вольво»: окошки по периметру обросли мхом, а пол был густо усеян пакетами из-под чипсов, треснувшими кассетными футлярами и старыми картами. Машину она вела с какой-то агрессивной небрежностью, переключая музыку чаще, чем рычаг скоростей, так что напряжение успело возрасти до предела, когда мы остановились у дома моих родителей, викторианской постройки из красного кирпича, с аккуратным

газоном и гравийной дорожкой, разровненной граблями.

С родственниками Конни я встречался много раз. Невозможно было не встречаться, учитывая близость, и в общем и целом мы с ними прекрасно ладили. Ее сводные братья окружали меня на семейных событиях, называя «профессором», и наперебой приглашали посетить различные закусочные на северо-востоке Лондона, настаивая: «Все, что захочешь, за счет заведения». Кемаль, ее отчим, считал меня «истинным джентльменом» и гораздо лучшей партией, чем те хулиганы, которых она обычно приводила в дом. Только Шерли, мать Конни, оставалась скептически настроенной. «Как Анджело? — обыкновенно интересовалась она. — Чем занимается Анджело? Ты видела Анджело?» — «Это оттого, что Анджело частенько с ней флиртовал», — объясняла Конни, но ни разу не предложила, чтобы я тоже пофлиртовал с ее матерью.

Приехав к родителям, я подумал, не стоит ли Конни пофлиртовать с моим отцом и, возможно, выманить его из колючей раковины. Может быть, попробовать? Когда мы подкатили, занавески дернулись. Отец помахал нам из окна, а мать уже стояла в дверях. Привет, не возражаете снять обувь?

Конни была совершенно очаровательна, разумеется, но я всегда полагал, что с родителями следует разговаривать, отчетливо произнося слова, тем же вежливым тоном, который используют для таможенников и полицейских, и вести разговор в строгих рамках. Какой чудесный дом, мы привезли вам цветы, нет, вина мне больше не наливать! Конни, однако, вообще не изменила тона и просто разговаривала с ними как с обычными людьми.

Но ведь они не были обычными людьми — они были моими родителями. Конни была обаятельна и остроумна, но отец почуял в ней богему и сразу встревожился. Мать была поражена. Что за привлекательное, гламурное, прямодушное создание, которое держит за руку ее сына? «Она очень жизнерадостна», — прошептала мать, пока вскипал чайник. Можно подумать, я явился к ним в огромной меховой шубе. Устроить нас в отдельных комнатах было бы чересчур по-драконовски, но, несмотря на то что в доме была прекрасная двуспальная кровать, нас провели в свободную комнату с двумя узкими спальными местами, моя мать открыла дверь и придержала ее, словно говоря: «Вот ваше логово разврата и позора». Конни никогда не избегала битв, и я живо представил, как родители, сидевшие внизу в столовой, уставились на потолок, так и не донеся до рта сигареты, когда мы с Конни с хохотом сдвигали кровати. Подростковый бунт в возрасте тридцати трех лет.

Революция продолжилась за ужином. Несмотря на то что родители дымили, как пара горящих шин, они довольно сдержанно относились к алкоголю и держали несколько древних бутылок в садовом сарае, среди пауков. Херес — для пропитки бисквита, бренди — на случай шока. Алкоголь развязывал языки, снимал запреты, а запреты в этом доме были в большом почете. Когда стало ясно, что родители не собираются открывать бутылку, которую мы привезли с собой, и что она присоединится к миниатюрному виски и свернувшемуся «Адвокату» в конце сада, Конни громогласно заявила, что «выскочит на минутку прикупить еще вина», и вернулась с двумя бутылками и, как выяснилось позже, со шкаликом водки, спрятанным в пальто.

Хотелось бы мне сказать, что алкоголь разрядил обстановку. За ужином, под жирную свинину, разговор зашел об иммиграционной политике, поскольку, как известно, ничто так не объединяет

людей, как тема иммигрантов. К этому моменту мы все успели выпить, особенно Конни и мой отец, и мать задала вопрос о смешении рас в Килбёрне по сравнению с Балхемом. Там по-прежнему больше ирландцев, чем выходцев из Западной Индии или Пакистана? Подразумевалось, наверное, что ирландцы в некотором отношении «не так плохи». Конни ответила в спокойном тоне, что в Килбёрне много диаспор, что часто люди путают жителей Пакистана и Бангладеш, а это все равно что путать Италию с Испанией, и что смешение рас придает Лондону особую прелесть. Но чувствует ли она себя в безопасности по ночам? — поинтересовался отец.

Описывать последующий спор, видимо, нет необходимости. В защиту родителей скажу, что их взгляды разделяют многие, но они выражали их с непомерным гневом, отец согнул палец и долбил им невидимое оконное стекло, приводя свои сомнительные аргументы, и вскоре Конни уже кричала: «Мой отчим — турок с Кипра, так что, ему следует вернуться домой? Мои сводные братья наполовину англичане, наполовину киприоты. А как насчет мамы, в ней намешана английская, ирландская и французская кровь, но она вышла замуж за иммигранта — ей тоже следует уехать?»

— А что, если нам поменять тему разговора? — предложил я.

— Нет, мы этого не станем делать! — с жаром заявила Конни. — Почему ты всегда хочешь поменять тему разговора?

И мы продолжили. Конни намекала — возможно, даже высказала это прямо, — что мои родители ни больше ни меньше как провинциальные изуверы. Родители же утверждали, что Конни «не живет в реальном мире», что она не ждет муниципального жилья с тремя ребятишками, что вряд ли она потеряет работу в своей шикарной галерее из-за того, что кто-то сошел с корабля, прибывшего из Польши.

— Из Польши не ходят корабли, — строптиво заявила Конни, — оттуда прилетают.

Наступила пауза, и мы все взглянули на наш остывший ужин.

— Ты ничего не говоришь, — обиженно произнесла мать.

— Что ж, я согласен с Конни, — сказал я.

Я почти всегда соглашался с Конни. Даже если бы Конни доказывала, что Луна полностью состоит из сыра, я бы и тогда с ней согласился. Отныне я собирался всегда становиться на ее сторону, мои родители поняли это и огорчились, как мне кажется. Но какой у меня был выбор? В любой битве ты принимаешь сторону тех, кого любишь. Просто так заведено.

84. Огромные наручные часы

Трое господ за завтраком были как на подбор здоровые и самоуверенные: голландец, американец и русский. Хорошо одетые, загорелые, не экономящие на представительских расходах, пахнущие одеколоном, из тех людей, кто позволяет другим людям себя брить, из тех людей, кого можно увидеть на палубе яхты. Огромные наручные часы говорили о том, что они принадлежат к другой породе, и наша компания из четверых по сравнению с ними казалась серенькой и скромненькой. Мы с Конни накануне плохо спали, Кэт и Алби вообще не сомкнули глаз и по-прежнему находились то ли под действием наркотиков, то ли алкоголя, то ли того и другого. Если от них несло пивом и спиртом, то от меня несло неодобрением. Между мной и Алби назревал серьезный разговор. Администрация отеля уже успела пожаловаться насчет вчерашней ночной вечеринки, и я ждал подходящего момента объявить, что, во-первых, не собираюсь оплачивать содержимое мини-бара, а во-вторых, меня отнюдь не радует, что мы пропустили большую часть нашего последнего утра в Амстердаме из-за похмелья. Итак, мы всемером сидели в мрачной подземной комнате для завтраков за столиками, слишком близко стоящими друг к другу, и поглощали резкий кофе с крауссанами, что продают в целлофановых обертках, пока бизнесмены вели громогласный разговор.