Мягкий мир

Гвелесиани Наталья

– - Как же так, деточка, выходит, ты ничего не кушала со вчерашнего обеда?

– - Я... не так уж и хотела, - тихо ответила Света, держась дрожащими пальцами за недопитый стакан.

Увидев Марию, она покраснела и, ни на кого не глядя, растерянно улыбнулась. Тепло, рассеянно улыбаясь и в то же время, не переставая хмуриться, она судорожно взяла в обе руки стакан с еще дымящимся чаем и неловко, механически отхлебнула: - Спасибо, я уже не голодна.

– - Но, деточка, если ты узнала после того, как расформировали ваш "Сокол", что тебя забыли включить

в список другого отряда, ты должна была сказать об этом! Ты что же, собиралась до конца потока не посещать столовую?

– - Я... не знала, из какого я отряда. Я пока... не торопилась.

– - Уму непостижимо! Елизавета Васильевна, запишите эту девочку ко мне. И не забудьте проследить, как она у нас с утра позавтракает. Будешь теперь, моя дорогая, значиться в нашем "Стражнике". Ну, что - не будешь больше бастовать?! Кстати, как твоя фамилия?

– - Милославская.

– - Как? Княгиня Милославская? Вот какая у нас чудненькая фамилия. Теперь-то мы ее запомним. У тебя родители чем занимаются?

– - Моя мама - уборщица.

Незнакомые девочки прыснули, а залайцы, закатив глаза, строго, многозначительно переглянулись. И даже Мария почувствовала, как кривятся ее губы в ухмылку.

Нелли Николаевна торопливо проговорила:

– - Ну что вы, мои милые, все профессии почетны.

У нее был все еще очень взволнованный вид. Она то растерянно разводила руками, то скрещивала их на груди, и, качая аккуратной головой с модной прической в виде башни, взирала на смиренно сидевшую Свету расширенными, часто мигающими глазами.

Наконец Нелли Николаевна зачем-то отобрала поднос у диетической нянечки Елизаветы Васильевны и, поставив его на поднятую кверху ладонь, слегка огляделась.

– - Деточка, а ты что - живешь здесь одна?
– спросила она как в тумане.

– - Нет, со мной подруга, - ответила Света через долгую паузу.

Мельком взглянув на Марию, она снова покраснела и решительно отодвинула стакан.

– - Как - только одна подруга? Елизавета Васильевна, это просто дурдом. Придется тебя переселить.

– - Не надо переселять!
– сказала вдруг Мария.

Разорвав полукруг, она шагнула к тумбочке и, опершись на нее спиной, глухо вытолкнула одеревеневшим языком:

– - Пожалуйста, не надо. Мы тут... сами... управимся.

Теперь она стояла почти на одной линии со стулом Светы, лицом ко всем этим разноликим, безмолвно взирающим людям и чувствовала, как щеки заливает краска стыда - но не перед ними, совсем не перед ними...

– - Мы тут одни... Так будет лучше. Нелли Николаевна, вы, пожалуйста, не беспокойтесь, все будет хорошо. Но вам лучше... больше не беспокоиться.

Ей казалось - это всего лишь лепет. Залайские девочки взирали на нее недоуменно, незнакомые - угрюмо-безразлично. Только нянечка Елизавета Васильевна, придерживая за край поднос на ладони воспитательницы, тихонько, одобрительно кивнула с сердобольной улыбкой.

– - Ну, как же так? Ну что же это?
– проговорила Нелли Николаевна, пятясь из полукруга к двери.
– Елизавета Васильевна,

и можно их оставить? Ну, ладно, деточка, пусть будет по-твоему до завтрашнего утра, а там посмотрим. Ну, все, все, дети, а теперь марш отсюда. А ты, Милославская, обязательно допей чай и съешь на ночь ломтик хлеба с маслом.

– Нелли Николаевна, а можно Милославскую определить не в "Стражник", а к нам, в "Буревестник" к Олегу Валерьяновичу?
– сказала Мария просительно, не имея больше сил сдерживаться. И в то же время голос ее звучал необычайно твердо и деловито.
– Нас надо в один отряд.

– - Ну, надо - так надо! Елизавета Васильевна, перепиши мне девочку в Буревестник".

– - Спокойной ночи, Нелли Николаевна...

– - Да-да, спокойной ночи. Но я могу еще вас и проверить.

Все молча двинулись к выходу, из которого давно уже исчез Олег Валерьянович, и Даша, выходившая последней, недоуменно оглянувшись, подчеркнуто-осторожно прикрыла дверь.

Света, сцепив руки на коленях, сидела с опущенной головой. Губы ее были сжаты, на щеках проступала краснота. Красный галстук сбился набок и обнажил расстегнутый у горла стрельчатый воротник, - воротник, так похожий на летящую чайку.

Наконец она улыбнулась какой-то своей мысли и, медленно подняв голову, мягко, нежно сказала, глядя снизу вверх на сумрачно прижавшуюся к тумбочке Марию:

– - Нет ли у тебя сахара? Дай мне, пожалуйста, пару кусочков. Я хочу положить их в чай.

– - Как - разве ты... пила чай без сахара?
– встрепенулась Мария.

Она была готова отскочить от своего места, как ошпаренная. Волна, которая шла сейчас от Светы, могла накрыть ее с головой. И было в ней, в волне, что-то, что могло и убить. А могло и...

– - Как, ты разве...

– Они забыли положить сахару, - просто ответила Света, улыбаясь своей странной, отчего-то лучистой теперь улыбкой.

Кинувшись к своей тумбочке, Мария разыскала невесть для чего сунутую родителями в вещи коробку с сахаром и, распечатав ее, сама положила в стакан Светы три кусочка. Она хотела размешать их, но не посмела, и огорченно протянула:

– - А... Черт, чай же совсем холодный. Я пойду, принесу кипяток.

– - Не надо, - сказала Света почти испуганно, - сахар и сам растает, когда полежит.

– - Да, - сказала Мария.
– А не растает, так я добуду конфет у соседей.

Опустившись на корточки, Мария быстро взглянула в лицо Светы, и, чуть поддавшись вперед, замерла, подхваченная ее сияющим, но снова унесшимся вдаль взглядом. Там, вдали, в заоблачной выси, сияла синяя вершина горы, и ровный свет ее снегов стелился под ноги, как тропа. Гора была необыкновенно красива, стройна и высока и можно было положить жизнь на то, чтобы добраться до ее холодного, блистающего пика. Но Мария отчего-то все поняла наоборот. Ей смутно почувствовалось, что если и есть такая необходимость - идти в гору, то затем только, чтобы выманить сверху Свету. Да, сейчас Марии нужны были крылья, ведь только на них и возможно преодолеть дорогу в целую жизнь.