Мясник
Шрифт:
— О секте, — пробормотала Наташа, слегка протрезвев, и с ужасом посмотрела сквозь стекло. Вот оно, то, о чем предупреждал ее Слава. Благодарные клиенты и вправду превратились в жрецов? Она — идол?! Ковальчук — проповедник?! Она пыталась помочь людям, а вместо этого создала не только новую коллекцию картин, но и секту? Общество «Просветление»! Как же это могло получиться, как?! Наташа вспомнила преданное лицо Сметанчика, угодливость Ильи Павловича, фанатичную благодарность в глазах Нины Федоровны, Ковальчук, не раз предлагавшую снять для нее квартиру и самолично ее оплачивать. Дальше вспоминать не получилось — образы
— Ты ошибаешься, — прошептала Наташа и обернулась к нему. Костя смотрел на нее сочувственно, но без тени жалости.
— Уезжай, — повторил он. — Не будет тебя, и они отойдут мало-помалу… наверное. А так — и себя погубишь, и людям жизнь можешь сломать. Я понимаю, ты не этого хотела… ты ведь просто хотела нам помочь, правда? Мне хотелось бы думать, что так. А эту Ковальчук я бы вздернул на первой же сосне, будь моя воля.
— Но как же это могло получиться? — Наташа снова посмотрела сквозь стекло. Все ее клиенты и их родственники уже сидели за столом, переговаривались, пили, то и дело бросая взгляды в ее сторону, но они уже не казались людьми, которые просто встретились по какому-то поводу — это был крепкий слаженный организм, голова которого в вишневом шелковом костюме пила шампанское, покачивала пышной золотистой прической и поблескивала массивным перстнем, а сердце стояло за окном и ужасалось. — Ведь мы все были просто хорошими знакомыми. Всего-навсего.
— Людям всегда нужно во что-то верить, — Костя пожал плечами. — А вера, подкрепленная настоящим чудом, — штука страшная.
— Почему же ты не с ними?
Он усмехнулся и похлопал ладонями по ручкам своего кресла.
— Я слишком большой реалист. Я предпочитаю знать, а не верить. Вера — это все равно, что костыль, на который люди опираются, идя по жизни. А у меня он уже есть.
Резкий порыв ветра швырнул под навес щедрую пригоршню ледяных капель, и Наташа вздрогнула.
— Я сейчас же поеду домой, — сказала она и толкнула балконную дверь.
— Ладно. Только для начала помоги мне уехать с балкона. Елки, холодно как! Зима на носу.
Она обошла кресло, ухватилась за две гнутые ручки и пошла вперед, с усилием толкая кресло перед собой. По мере того, как приближался стол, ее начало подташнивать. Она видела веселые лица, улыбки, слышала возгласы, кто-то звал ее по имени, и все это тонуло в знакомой подзабывшейся мелодии, исполняемой небольшим ресторанным ансамблем. А что, если Костя неправ или лжет? Может, они просто благодарны… но какая затянувшаяся благодарность. Вера… Где вера, там и страх, разве нет? Всеобщее преклонение. Общество «Просветление» — ну ничего себе! Не новый ли это вариант Дороги?
А что в этом ужасного? Разве так уж плохо побыть богом? Богом, которого оценили.
Наташа подкатила кресло к столу и остановилась, внимательно глядя на сидящих. На мгновение ей показалось, что на некоторых лицах мелькнул страх. Ковальчук, настороженная ее молчанием, нервно откашлялась и по-чему-то уставилась в свою тарелку. Остальные смотрели на Наташу, и сейчас, видя взгляды всех одновременно, она заметила то, что некогда ей почудилось при первом
— Садитесь, Наташенька! — Илья Павлович вскочил и отодвинул ее стул. — Надеюсь, вы там не замерзли. А ты, Константин, тоже — нашел, куда позвать — на балкон — в такую погоду! Наташенька, шампанского.
Наташа взяла предложенный бокал, в котором шипело прозрачное вино, задержала на мгновение в воздухе, а потом вдруг протянула его влево, Сметанчику, и та приняла его, недоуменно хлопнув длинными ресницами.
— Вылей его себе на голову, — спокойно предложила Наташа, не отрывая глаз от лица девушки.
— Что? — ошеломленно переспросила Сметанчик. Ее рука с бокалом дрогнула, и немного шампанского пролилось в тарелку. За столом воцарилось гробовое молчание.
— Вылей его себе на голову, — повторила Наташа так же спокойно, непринужденно, словно вела речь о чем-то обыденном.
— Но зачем?
Нина Федоровна уронила вилку в тарелку, и на мгновение все взгляды метнулись к ней, но тут же вернулись — не к лицу Наташи и не к лицу Сметанчика, а к бокалу в ее руке, над краями которого с шипением подпрыгивали крошечные брызги.
— Я так хочу, — сказала Наташа, поддела на вилку кусок мяса и не спеша положила его в рот. — Мне это доставит удовольствие. Мне это нужно. И я считаю, что ты поступишь совершенно правильно.
Сметанчик снова хлопнула ресницами, потом обвела глазами сидящих за столом. Все внимательно продолжали смотреть на бокал в ее руке, толь-ко Костя опустил глаза, тщательно вытирая салфеткой совершенно чистые губы, да Людмила Тимофеевна, сдвинув тонкие брови, уставилась в свою тарелку. Бокал медленно поплыл вверх, остановился, дернувшись, потом снова продолжил движение. Лицо Светы вдруг все как-то натянулось, словно кокон, из которого кто-то отчаянно рвется наружу, и она закрыла глаза. Больше не останавливаясь, бокал взлетел вверх и опрокинулся над ее головой, и шампанское выплеснулось на тщательно уложенные, лакированные волосы, безвозвратно губя дорогую парикмахерскую работу, потекло по щекам и закапало с подбородка. Света поставила пустой бокал на стол и повернула к Наташе мокрое лицо.
— Это даже хуже, чем я думал, — пробормотал Костя среди всеобщего молчания. Ольга Измайлова глубоко вздохнула и слегка двинула стулом, а на губах Ильи Павловича появилась пустая, абсолютно ничего не выражающая улыбка, словно он просто решил размять их.
— Зачем ты это сделала? — спросила Наташа, чувствуя страшную слабость в ногах. Света провела ладонью по щеке и дернула плечом.
— Потому что ты приказала.
— Я тебе не приказывала. Я просто попросила.
— Значит, так нужно, — глаза Сметанчика заблестели. — Ведь правильно же?! — она посмотрела на остальных почти с отчаянием. — Ведь это так?!
— Так! — глухо и страшно отозвалась Нина Федоровна и плотно сжала губы.
— А если я сейчас попрошу тебя вон с того балкона прыгнуть — ты прыгнешь? — спросила Наташа, медленно поднимаясь из-за стола. Света снова вскинула глаза на остальных, ища поддержки. Ее взгляд задержался на лице Ковальчук, исказившемся в злобной гримасе, а потом едва слышно произнесла: