Мясник
Шрифт:
Поэтому, допив чай, Наташа решительно сказала Лешко, что займется ее сыном сегодня же ночью и после взрыва плохо сыгранного изумления и искренней радости, сообщила Нине Федоровне свои условия, добавив, что ни Костя, ни Слава не должны ничего узнать.
— Но как же я объясню Костику… ночью?! — растерянно воскликнула врач, и Наташа, закуривая, пожала плечами.
— Придумайте что-нибудь. Других вариантов не будет.
Она встала, собираясь пойти посмотреть, как там Слава, но тут через двор прокатился глуховатый звонок, и Лешко, вскинув голову, сказала, что это, верно, пришел кто-нибудь из Наташиных друзей — узнав, что случилось, они по очереди забегали проведать Наташу, осведомиться о Славином состоянии, занести что-нибудь
Лешко ушла и через минуту вернулась с промокшей женой Григория Измайлова, Ольгой, которая, весело поругиваясь, пыталась сложить сломавшийся зонтик, и Наташа втайне порадовалась, что это была не Сметанчик — хоть ей и симпатична была жизнерадостная болтушка, но обращаться к ней за помощью в данном случае ей бы не хотелось. Она подождала, пока обе женщины сядут за стол, и шепотом спросила Ольгу — сможет ли она приглядеть сегодня ночью, а, возможно, и завтра утром за ее другом. Ольга, немного подумав, согласилась, потом, округлив глаза, вопросительно кивнула в сторону комнаты Лешко-младшего, и Наташа мотнув головой, прижала палец к губам.
В начале первого ночи в маленьком домике на окраине поселка впервые за четыре дня вспыхнули все окна, и безвестный прохожий, возвращаясь от своего приятеля, недоуменно подумал: чего это вдруг не спится приезжим, но тут же потерял к этому интерес и зашлепал дальше по раскисшей дороге, слегка покачиваясь после дружеского разговора. Наташа смотрела ему вслед, пока он не исчез в мокром полумраке, потом задернула штору на окне в маленькой комнате-студии. Костя Лешко, угрюмый, сонный и недоумевающий, уже сидел в большой комнате, переругиваясь с матерью, уговаривавшей его вести себя спокойно. Наташа еще раз проверила, надежно ли закреплена занавеска на дверном проеме, и взглянула через окошко на будущую натуру — обмякшего в громоздком инвалидном кресле блондина с изрядными, несмотря на молодость, залысинами на висках и скривившимся в презрении к самому себе ртом. Увидев в прореху Наташины глаза, Лешко беспокойно задвигался и громко сказал:
— Мать, ну что ты еще удумала-то! Пнем посидеть я и дома могу! Что она на меня уставилась — мужика безногого что ли не видела никогда?!
— Костенька, ну ты посиди спокойненько, ну что ты… в самом деле… — зашелестел за занавеской голос Нины Федоровны, и Наташа, отвернувшись, подошла к этюднику, и спустя минуту исчезла из комнаты, погрузившись в чужую, темную, болезненную Вселенную.
Опасность Наташа почувствовала чудом. Теперь обычно ее работа протекала плавно, уверенно, без остановок; сознание словно раздваивалось, и Наташа одновременно видела внутренний мир натуры и поверхность холста — два измерения — и по мере того, как странное жуткое создание исчезало в одном измерении, оно появлялось в другом, обретая в нем жизнь, сущность и одиночество. То, что Неволин называл «келы», не исчезало мгновенно, как это было при работе на Дороге, — Наташа словно заарканивала его чем-то, чему и сама не могла подобрать определение, и вела — медленно-медленно, осторожно, пока нечто не оказывалось надежно запертым в другом измерении. Но в этот раз, когда существо уже наполовину было извлечено, один из миров вдруг дернулся, мгновенно истончился, став похожим на крупноячеистую рыболовную сеть; царивший вокруг темный холод разорвала горячая огненная вспышка, запах цвета сменился легким запахом духов, пыли, красок и старой мебели, звук цвета — звуком чьего-то взволнованного дыхания и легким матерчатым шелестом, и Наташа увидела, как едва заметно колеблется темная занавесь, и как внизу, между кнопками, которыми она, зайдя в комнату, для верности прикрепила материю к деревянному
Зашипев от охватившей ее дикой ярости, Наташа, даже не взглянув на неоконченную картину, с грохотом отодвинула этюдник в сторону, так что он едва не упал, и бросилась к занавеске. Любопытный палец тотчас исчез, и она услышала два быстрых шага и, оскалив зубы, начала отдирать кнопки от правой стороны косяка, ломая ногти и всаживая крошечные железные острия себе в пальцы. Наконец, край освободился, и Наташа, пригнувшись, вылетела в большую комнату. Нина Федоровна уже невозмутимо сидела в кресле, но, увидев Наташино лицо, вскочила, закричав:
— Простите меня!!! Бога ради, простите!!! Я просто хотела!.. убедиться хотела!.. я же медик!.. вы же понимаете, я же медик!!! Я больше никогда!..
— Убирайтесь!!! — рявкнула Наташа, вытянув вперед руки со скрюченными пальцами, словно хотела схватить Лешко и разорвать ее в клочья. — Вон!!! Немедленно вон!!!
У Нины Федоровны вырвался отчаянный вопль смертельно раненного животного, и она отшатнулась назад.
— Нет!!! Наташенька, я вас умоляю!!! Ради меня, ради сына!.. не гоните нас! Я больше никогда… никогда… ну дура я, дура старая!.. но вы же поймите!.. ведь вы, только вы, мне больше некуда!..
— Уходите! — сказала Наташа уже тише, слегка остыв от этого всплеска чужого ужаса и горя. Тяжело дыша, она махнула рукой в сторону двери. — Я вас предупреждала, вы не послушали! Вы сами виноваты! Я ничего не буду для вас делать!
Она повернулась к ней спиной и взглянула на Костю. Парень, закрыв лицо руками, трясся в своем кресле, словно в припадке, и на секунду ее сердце резанула острая боль. Он-то здесь не при чем… и что теперь будет — кусок здесь, кусок там — вернется к нему его «келы», порвется пополам — что будет? Хотя с Толяном когда-то ничего не было — а ведь она рисовала его несколько дней. Но кто знает, кто знает… вот он сидит и…
Не смотри! Она сама виновата! Она ведь знала, ты ее предупредила, так будь верна своему слову! Не смотри на него! Ты ведь знаешь, что могло случиться, если бы она увидела!
— Уходите, — повторила Наташа и отвернулась от Кости. Его мать снова вскрикнула, дернулась вперед и вдруг рухнула перед Наташей на колени, вцепилась в ее повисшую руку, истово, до боли сжала ее пальцы. Наташа испуганно отшатнулась, но Нина Федоровна не выпустила ее руки, ползя следом и бормоча сквозь рыдания уже что-то вовсе невразумительное. Пепельный паричок свалился с ее головы, открыв редкие, посекшиеся, короткие волосы.
— Вы что делаете?! — хрипло крикнула Наташа и принялась отдирать от своей руки жесткие костлявые пальцы. — Немедленно встаньте!!! Вы что, с ума сошли?!! Встаньте сейчас же!!!
— Мама, встань! — раздался сзади прыгающий голос Лешко-младшего. Наташа услышала скрип колес, и в следующее мгновение подножка коляски больно толкнулась ей в голени. Она резко обернулась, упредив уже протянувшиеся к ней руки Кости.
— Назад! — глухо сказала она и ткнула в его сторону указательным пальцем. — Немедленно!
И очевидно было в ее лице и в ее голосе что-то такое, отчего руки Лешко-младшего опустились, и весь он как-то сник и отвернулся, уже не интересуясь тем, что происходит. А Наташа снова попыталась освободиться от железной хватки Нины Федоровны. Женщина, стоявшая перед ней на коленях, вызывала у нее тошнотворное чувство отвращения и к ней, и к самой себе, ужас, желание заорать во все горло, дать Лешко пощечину… и было что-то еще, что было намного, намного хуже…
Очарование власти
А перед Андреем Неволиным кто-нибудь хоть раз стоял на коленях? Умолял ли так кто-нибудь хоть раз?