Мясник
Шрифт:
Через несколько минут Схимник, уже облаченный в белый халат, подошел к двери одной из палат, по обе стороны которой расположились на стульях двое парней. Один слушал плеер, подстукивая ногой в такт музыке в наушниках, другой, нахмурившись, разгадывал кроссворд.
— Ну, что? — спросил Схимник, остановившись перед дверью. Кроссвордист поднял голову.
— Тихо. А кроме этого дедка в очках да медсеструхи никто не ходит. Скукотень! Долго нам еще тут сидеть?! Слушай, Схимник, а ты не знаешь, — он опустил взгляд, — русский писатель, неоднократно
— Константинов, — сказал Схимник, ухмыльнувшись, вошел в палату и плотно закрыл за собой дверь.
Палата была рассчитана на четверых, но лежал в ней только один человек, окруженный приборами, прикованный к ним трубками и проводами. Неподвижный, безжизненный, он казался частью обстановки палаты — жили только глаза, широко открытые, внимательно оглядывающие потолок и палату, насколько позволяло положение забинтованной головы. Когда в поле зрения попал Схимник, в глазах загорелись тяжелая злоба и ненависть, которые тут же потухли, закрывшись веками. Это не смутило Схимника. Он пододвинул к кровати стул и, сев, наклонился вплотную к голове лежащего.
— Я знаю, что ты можешь слышать и говорить, так что давай послушаем и поговорим, парень, — сказал он очень тихо. — Времени у меня мало, ухаживать некогда, так что давай, Вячеслав. В твоих же интересах.
Веки снова приподнялись, и Слава тускло посмотрел на него, потом шевельнул губами, и Схимник наклонился еще ниже, чтобы расслышать слова, выговариваемые сухим, растрескавшимся голосом:
— Что… надо? Неужто… еще… не нашли? — губы скривились в усмешке. — Что ж… плохо так?..
— Жить хочешь?
Усмешка стала шире, и веки снова опустились, давая понять, что ответа не будет. Схимник тоже усмехнулся.
— Понимаю, «Молодая гвардия», все дела… В общем, так. О том, что ты в сознание пришел, знаю только я и твой врач, который говорил с тобой, Петр Михайлович. Так оно и должно остаться. Для остальных делай вид, что ты по-прежнему в полной отключке. Для сестер и для любых людей, которые будут заходить. Врач в курсе. Ты все понял?
Слава открыл глаза и посмотрел на него уже не только со злостью, но и с интересом.
— Своей… колодой сыграть… хочешь?..
— Хочу, — просто сказал Схимник. — И лучше играй со мной. И сам поживешь, и баба твоя на свободе погуляет, — он быстро оглянулся на дверь. — А папато тебя, конечно, грохнет. Только не надейся, что сразу. Сперва наизнанку вывернет, да по телефончику даст поговорить. Понял, с кем?
Слава плотно сжал губы и уставился в потолок.
— Вижу, что понял. Ну, мы договорились?
— А ты… не боишься… что я… просто… сдам тебя? — прошептал он, продолжая смотреть в потолок. — Свои же… порвут…
— Не сдашь, если не дурак! Ну, что?
— Хорошо… согласен… А теперь — уйди.
— А я еще забегу, — сообщил Схимник. — Ты тут не дури без меня, Вячеслав. Снаружи охрана. И не пытайся с собой покончить — только хуже сделаешь, понял? — Схимник заботливо поправил на лежащем
— Ну, что там? — спросил его один из охранников, по-прежнему увлеченный кроссвордом. — Без перемен?
— Какие там перемены?! — раздраженно ответил Схимник и взглянул на часы. — Как бы его скоро в холодильник не свезли! Вечно какое-нибудь мудачье все перепоганит! Так, Берш, слушай сюда, — он положил ладонь на широкое плечо кроссвордиста. — Кто бы ни зашел в палату, обо всех мне отзванивайся, понял?! Даже если свои! Ну, как дело вести, мне тебя учить не надо. Без вопросов только дедка пропускай, да сестер, которых уже знаешь. Понял?!
— Да ясно, чего там… Слушай, Константинов не подходит. И в нем двенадцать букв, а не одиннадцать.
— Пиши Достоевского, — сказал Схимник и пошел к лестнице.
— А он точно про Питер писал?! — зычно крикнул ему вслед Берш.
— Случалось.
— Ладно, — Берш склонился над газетой и старательно вывел фамилию писателя. — Вроде подходит. Э! — он хлопнул по подпрыгивавшему колену своего коллегу, и тот поднял голову, извлек из одного уха наушник и недовольно спросил:
— Чего?
— Миха, ты Достоевского читал?
— Ты чо, дурак?! — коллега вернул наушник на место и снова начал постукивать ногой. Берш пожал плечами и с чувством собственного превосходства изрек:
— Деревня!
Спустившись на этаж ниже, Схимник толкнул дверь с траурно-черной табличкой, на которой было золотом написано: «Заместитель главного врача Свиридов П.М.» и стояли часы приема. Разъяснить Петру Михайловичу, что от него требуется, не составило труда, но под конец разъяснения маленький врач снова пошел пятнами от негодования.
— Молодой человек, ну куда это годится?! То от меня требуют положить на лечение дальнего родственника Виктора Валентиновича с огнестрельным, между прочим, ранением, о котором нежелательно сообщать. Я, конечно, вынужден пойти навстречу! А теперь от меня требуют, чтобы я не говорил Виктору Валентиновичу о том, что этот родственник пришел в себя и в его состоянии наступила не только перемена, но и появилась определенная стабильность. Молодой человек, я… — он запнулся, когда Схимник облокотился о стол и начал с какой-то легкой печалью разглядывать лежащие на нем бумаги, — я глубоко уважаю вас и ваши…э-э… способности, но нельзя же так…
— Можно, Петр Михайлович, можно. При желании все можно, главное, чтобы желание было сильным или, к примеру, моим. Виктор Валентинович не должен узнать о нашем разговоре, а о том, что парнишка к поправке повернулся, — тем более. Навещайте его почаще, приглядывайте за ним, и, если что, сразу мне звоните. Он вообще как — ходить сможет?
— Я склонен к положительному ответу, — Петр Михайлович с радостью ухватился за профессиональную тему. — Видите ли, в данном случае коматозное состояние было вызвано исключительно…