Мясной Бор
Шрифт:
— Разрешите сходить в деревню, — попросилась она у командира медсанбата. — Может быть, съестного раздобуду. Страх один на раненых смотреть, оголодали вовсе. И санитары движутся шатаясь, вроде хмельные…
— Окстись, девка, — простецки ответил Марьяне Ососков и вяло отмахнулся, от недоедания тоже ослаб, экономил силы. — Какая еда в деревне?! Аль не видишь, как ребятишек, беженцев подкармливаем? Да и на себя посмотри: на кого стала похожа. Кожа да кости…
— Были бы кости, товарищ командир, а мясо нарастет, — отшутилась Марьяна. — Нам, женщинам, полегче голодуху
— Ты забыла, где находишься, старшина, — вздохнул комбат. — Новгородчина ведь, почти что север… Что тут вырастет в середине мая?
— На щавель надеюсь, он раньше прорастает, пощиплю где придется. Вдруг заячьей капусты наберу или кислицы?
— Тогда иди, — разрешил Ососков. — Коль всю энергию не сработала еще — действуй.
Деревня, куда направилась Марьяна, была недалеко. По прежним временам за полчаса бы дошла. А тут от слабости ноги дрожат. Хотела подсесть в попутную машину, но та мучительно, с великой натугой одолевала колдобины и залитые водой ямы. Она поняла, что на своих двоих все же быстрее доберется.
Поселение было хуторского типа — одна улица вдоль дороги, за домами, на берегу речки, лежали огороды. Сохранилось здесь целыми домов пять, добротные пятистенки или крестовики с большими окнами, украшенными резными наличниками. В домах расположился полевой госпиталь, забиты ранеными были и подворные постройки. Стояли палатки, такие, как у них в медсанбате, и во дворах, в затынной части усадеб. Остальные хаты были разрушены, выглядели страшно. Стены вывалены разрывами бомб и снарядов, домашний скарб разметало по сторонам, все обезображено и бесстыдно обнажено. Сохранившиеся изгороди палисадников, в которых кустилась черемуха и сирень, только подчеркивали мерзость запустения, которое неотступно, неотвратимо надвигалось на бывшие человеческие жилища.
Повсюду стояли заполненные коричневой водой огромные воронки. В них плавали разбухшие трупы лошадей — прибежища зеленых мух, слетавшихся к обильной падали. На местах, где посуше, хоронили в братских могилах умерших от ран. Погибших в бою здесь не было, этих зарывали у переднего края.
Марьяна свернула к одному из таких свежих холмиков, под которым, судя по записям на фанерной дощечке, прибитой к колышку, лежало до трех десятков несчастных. Фамилии их нанесли химическим карандашом, но весенние ливни превратили трагический мартиролог в размытое, с потеками, пятно. Она попыталась прочесть фамилии, но кроме отдельных слогов и букв разобрать ничего не сумела.
Здесь, на сухом приподнятом месте, густо росла, стелилась зеленым ковром заячья капуста, мелкие трилистники сплошь закрывали землю между могилами. Мелькнула у Марьяны мысль раскрыть прихваченный вещмешок, набить его скорее живительной травой, но подумала, что нехорошо так будет. Понимала: предрассудки, а рвать траву над захоронением не смогла.
Обойдя развалины одного из домов, Марьяна вышла к огородам и прошлась по обнажившимся из-под снега, порою уже просохшим грядкам, которых не коснулась весной рука человека, и потому
Ей вспомнилось, что из таких же одуванчиков варят варенье. Но вот как это делается, Марьяна не знала. «Это же не одуванчики, — одернула она разыгравшееся воображение, и тут возникла перед глазами глиняная миска с гречневой кашей, залитой горячим, дымящимся молоком и такой аппетитной пенкой. — Это другие цветы… Одуванчики будут позднее».
Она сорвала несколько цветков и спрятала их в кармашек гимнастерки, покажет доктору Сидорову, тот сказывал, что ботаником был еще до того, как в медицину подался. Серьезный такой военврач, хотя и молодой еще, на место погибшего Саши Свиридова прибыл.
«Наверное, от голода память стала плохая, — вяло думала Марьяна, собирая заячью капусту и щавель на огороде третьей или четвертой по счету избы. — Никак не вспомню название цветка. Знаю, что двойное какое-то название… И больше ничего на ум не приходит. Конечно же, это еще от того, что соли давно у нас нет. А что говорит медицина про обессоливание организма?»
Тут и огород кончился, и щавеля больше не было, хотя мешок она заполнила едва наполовину. Вышла к целому дому, во дворе — сарай, правда, без крыши.
Здесь было полно раненых и, судя по всему, только что привезли еще партию. Во дворе громко спорили два военных врача: один молодой еще, высокий и симпатичный, в сапогах со шпорами, а второй маленький, с рыхлым, а может быть, опухшим от голода лицом, с красными от бессонницы глазами.
— Какой кретин отдал такое распоряжение? — кричал, срывая голос, опухший, и Марьяна поняла вскоре, что это начальник полевого передвижного госпиталя. — Как можно передавать раненых мне, сидящему в болоте, из части, уходящей в тыл?
— Вы, пожалуйста, без намеков, — спокойно объяснил ему врач со шпорами и предостерегающе повел взглядом вокруг. Марьяну они пока не замечали, а раненые на носилках, установленных во дворе, маялись собственными болячками. — Команду мы получили из санупра фронта. Корпус выходит на переформирование к Мясному Бору. Транспорта у нас нет, легкораненых берем с собой, долечим по дороге. А вот лежачих…
— Сбагриваете мне? А чем кормить? Опять же медикаменты… А потом что с ними будет, если не дай бог…
Начальник госпиталя не договорил и теперь, в свою очередь, беспокойно оглянулся по сторонам: не слышит ли кто паникерские рассуждения. И тут вдруг увидел Марьяну.
— Почему не на рабочем месте? — строго спросил он. — Марш к раненым! Откуда мешок? Фамилия? — И не дав Марьяне ответить, сестра несколько растерялась от выпаленных разом слов, добавил: — А почему я вас прежде не видел?
Марвяна доложила, кто она и откуда. И собралась уже уходить, когда высокий, со шпорами на сапогах, сказал ей: задержитесь, старшина, имею к вам отдельный интерес.