Мясной Бор
Шрифт:
По ту сторону фронта, закрепившись в Глубочке и Верховье, русским противостояла германская 291-я пехотная дивизия. Это и был главный противник 382-й дивизии, которая двумя сильно ослабленными полками занимала пятнадцать километров линии фронта. Русские были южнее дороги, а передний край немцев проходил в пятистах метрах севернее ее.
Наступил март, но морозы еще жали крепко. Как только закрепились здесь, Никонов оборудовал землянку в сотне шагов от насыпи. Поначалу и комполка здесь был с комиссаром, но едва перешли к обороне, оба они сместились на полтора километра в тыл, там и поставили командный пункт. А Никонов со связистами остался
За спинами никоновских ребят и чуть левее расположились минометчики, защита вроде надежная, но с минами у них было худо, из тыла на себе носили, а много ли натаскаешь? И с продуктами неважно. Главный харч — сухари, но было их раз-два и обчелся. Скоро стали крошки мерять спичечным коробком. И потому ели все что придется. Имелась одна лошадь, так ее употребили без остатка.
Сначала у Ивана под началом было десять человек, потом пришли из пополнения семеро, у каждого по пять штук патронов.
— Теперь ты укрепился, Никонов, — сказал комполка. — Давай утром в наступление иди…
— В каком смысле? — спросил Иван. — Разведку боем произвести или показать гансам, что мы еще живы?
— Тебя учить — только портить, — отговорился командир. — За Родину, за Сталина — и, значит, «ура»… Приказ ясен?
— Так точно! — ответил Никонов. Службу он понимал хорошо, а что еще ответишь, все равно придется наступать.
Разведать скрытные пути подхода у Ивана не было времени. Он поднял бойцов и повел их в атаку. Противник тут же их и засек, открыл огонь из пулеметов, минами забросал, положил роту на землю, прижал намертво, не оторвешься.
Дядю Васю Крупского убили, пожилого бойца, бывалого. Рядом с Иваном красноармеец Пушкин залег, паренек лет двадцати, очень на поэта лицом похожий, и даже звали его Александром Сергеичем. «Поползу, — говорит, — к Крупскому, может быть, в вещмешке у него пожевать найдется…» «Лежи и не дергайся», — комроты ему отвечает. Не послушался, плечом двинул, готовясь ползти, и голову, конечно, приподнял. Тут его и стукнула в лоб разрывная пуля, вынесла затылок.
Тем наступление и кончилось. Отползли назад только к вечеру. Когда вернулись к землянке, так и места не узнали: все искромсали снарядами супостаты. Осины разнесло в щепки, вокруг воронок полно, а вот в землянку не попали, слава богу. Но другая неприятность приключилась. Левее минометных позиций в обороне образовалась брешь. Немцы нащупали брешь и просочились в нее. Затем неожиданным ударом выбили минометчиков и сели на их позиции, позади Никонова почти. Теперь дорожка от КП никоновского полка проходила через немцев, а Никонов про это еще не знал.
Очередная смена с дежурных точек спала без задних ног в землянке, а часовой с пулеметом у входа задремал, прикрывшись плащ-палаткой. А тут два немецких солдата с их переднего края двинулись к тем, что сели на позиции наших минометчиков. Двигались прямо через нору, где спали красноармейцы. Один рядом прошел, а второй ступил на плащ-палатку и провалился, на часового угодил.
Поднялся гвалт. Немец, правда, не растерялся, выбрался в суматохе и дунул изо всех сил туда, куда и направлялся.
— А
— Тогда нас и хоронить не надо… Тут бы все в землянке и остались.
Наказал под плащ-палатку часовым не залезать, сидеть у пулемета и постоянно озираться: враг с любой стороны может нагрянуть.
Те, что недавно прибыли, стали рассудка с голодухи лишаться. Приказов не воспринимали, смотрели бессмысленно, только глаза блестели. Иные опухать начали, иные с лица спали, скулы острые, носы торчат. Порою падают, ноги не держат. А воевать надо, никто их здесь не заменит. Попросил Никонов тех, кто с ним уже горе военное мыкал, поддержать новичков. Те им внушают: ешьте все съедобное и то, что не очень, — кору с деревьев, ветки, кости старые. А Самарин порылся-порылся в сторонке, нашел лошадиный задний проход, когда конягу ели, то побрезговали им, бросили, отрезав. Этот кусок кишки боец и сжевал сейчас при всех.
— Ну, Самарин, — воскликнул комроты, — теперь жить будешь!
Ребята из пополнения ободрились, превозмогли себя, стали жевать все, что под руку и на глаза попадется.
Потом с самолета и муку сбросили. Наварили они болтушки, совсем повеселели. Вскоре передали, что будут болтушку варить в тылу, для всех сразу. Интендантам, дескать, сподручнее. Никонов прикинул: за несколько километров посылать носильщиков за ней негоже, не дойдут до кухни и сгинут по дороге. Так он всех бойцов растеряет. Потому и остались его бойцы без приварка.
А немцы давно о голоде русских прознали и все изгалялись над ними, буханки с хлебом поднимали и звали отобедать борщом, кашей с салом. Красноармейцы поначалу матерились. Никонов им говорит: силы тратите на мат, гансам в этом и резон. Потому не обращайте внимания на них, будто ничего этого нет, никто вас обедать и не зовет.
Послушались и больше не матерились, берегли силы бойцы, им ведь еще и воевать нужно.
Доходили до них слухи, будто армия окружена, но приказ держать оборону никто не отменял и красноармейцы ее держали. Потом стало известно: прорвали вражеское кольцо, коридор снова заработал. Скоро и на себе никоновцы ощутили перемену. Прибыло пополнение. В их роте появились два взводных — лейтенанты Тхостов и Голынский, потом и политрук Коротеев.
— Хватит, Никонов, быть тебе пехотой, — сказал командир полка. — Налаживай связь… И с едой стало получше: сухарей стали давать побольше.
Но тут еще событие случилось. Поступил приказ товарища Сталина: наладить учет потерь в технике и живой силе, строго отчитываться за их расход. В штабе полка акт быстренько сочинили и дали на подпись Ивану и Поспеловскому, телефонисту. Боец акт подписал, а Никонов уперся. Во-первых, подписи свои комполка Красуляк и начштаба Стерлин не поставили. А во-вторых, увидел Никонов в акте липу: все потери списывали на бомбежку. Но ведь не так все происходило, по дурости начальства много народу гибло.
— Все было не так, — сказал Иван, — и подписывать акт не стану. Дважды в штаб вызывали его, но стоит Иван на своем — и точка.
— Удивляюсь, — говорит Красуляк, — как ты, Никонов, жив остался…
Ежели честно, то Иван этому не очень удивлялся. На Севере он в Березове работал, по тайге в командировки ездил, на оленях кочевал при морозах за пятьдесят, и в снегу лежать приходилось. Привычный был Иван к подобной жизни, потому и уцелел, наверно.
Опять его вызвал начальник штаба капитан Стерлин.