Мятеж на «Эльсиноре»
Шрифт:
– Скажи это еще раз, и ты полетишь вниз, – удалось произнести помощнику сдавленным голосом.
– Старое животное, – с трудом выговорил Муллиган Джекобс.
И был сброшен. Сначала взлетел от силы размаха вверх и в то время как взлетал и падал, в темноте повторял:
– Старое животное! Старое животное!
Он упал среди стоявших у люка номер второй людей, и там произошла суматоха, оттуда донеслись стоны.
Мистер Пайк зашагал взад и вперед по узкому мостику, скрипя зубами. Потом он остановился. Он положил руки на перила мостика, опустил голову на руки, постоял так с минуту, потом застонал:
– Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой!
И
Глава XXXIII
Дни становятся серыми. Солнце утратило свою теплоту, и каждый раз, в полдень, оно стоит все ниже на северном небе. Все старые звезды давно исчезли, и кажется, будто солнце собирается последовать за ними. Мир – единственный известный мне мир – остался далеко позади на севере, и между ним и нами лежит полушарие. Этот унылый и пустынный океан, холодный и серый, является окончанием всего, тем местом, где все перестает существовать. Он только становится все серее и холоднее, и пингвины кричат по ночам, и огромные земноводные стонут в воде, и крупные альбатросы, посеревшие от войны со штормами Горна, кружатся и вертятся, кружатся и вертятся над ними.
«Земля»! – раздался вчера утром крик. Я вздрогнул, взглянув на эту первую землю, встреченную с тех пор, как несколько столетий тому назад покинул Балтимору. Солнца не было, утро было сырое и холодное, с резким ветром, пробиравшимся под любую одежду. Термометр на палубе показывал тридцать градусов по Фаренгейту, то есть на два градуса ниже точки замерзания, и время от времени налетали легкие снежные шквалы.
Вся видимая земля была покрыта снегом. Длинные невысокие цепи скал, покрытых снегом, поднимались из океана. Приблизившись, мы не обнаружили никаких признаков жизни. Это была пустынная, дикая, мрачная, покинутая земля. Около одиннадцати часов на высоте пролива Ле-Мэр шквалы прекратились, ветер стал ровнее и начался прилив в ту сторону, в которую мы хотели идти.
Капитан Уэст не колебался. Он отдавал приказания мистеру Пайку быстро и спокойно. Рулевой изменил курс, и обе вахты бросились наверх, чтобы ставить паруса. А между тем, капитану Уэсту хорошо был известен риск, который он брал на себя, вводя свое судно в это кладбище судов.
Когда, подхваченные сильнейшим течением, мы вошли в узкий пролив под всеми парусами, неровные скалы Тьерра-дель-Фуэго побежали мимо нас с головокружительной быстротой. Мы были совсем близко от них и совсем близко к зазубренному побережью острова Стэтен с противоположной стороны. Здесь, в дикой бухте между двумя стенами черных обрывистых скал, капитан Уэст остановил круговое движение своего бинокля и стал упорно смотреть в одну точку. Я посмотрел туда же в свой бинокль и почувствовал внезапный холодок, увидев торчащие из воды четыре мачты огромного корабля. Неизвестное судно было такой же величины, как «Эльсинора», и потерпело крушение совсем недавно.
– Одно из германских судов с нитроглицерином, – сказал мистер Пайк.
Капитан Уэст кивнул головой, все еще рассматривая потерпевшее аварию судно, потом сказал:
– По-видимому, людей там нет. А все-таки, мистер Пайк, пошлите несколько матросов с хорошим зрением на ванты и сами посмотрите хорошенько. Может быть, на берегу есть спасшиеся, которые пытаются подать нам сигнал.
Мы продолжали свой путь, но никаких сигналов не видели. Мистер Пайк был в восторге от нашей удачи. Он шагал взад и вперед, посмеиваясь и потирая руки. С тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года он не бывал в проливе Ле-Мэр. Он сказал также, что знавал
«Держите на запад, что бы вы ни делали, держите на запад».
Когда мы вышли из пролива вскоре после полудня, продолжался тот же ровный бриз, и в полосе спокойного моря, защищенной от ветра берегами Тьерра-дель-Фуэго, которые тянутся в юго-западном направлении к Горну, мы скользили со скоростью восьми узлов в час.
Мистер Пайк не помнил себя от радости. Он едва мог оторваться от палубы, когда наступило время его вахты внизу. Он посмеивался, потирал руки и беспрестанно напевал отрывки из «Двенадцатой мессы». Кроме того, он стал разговорчивым.
– Завтра утром мы покончим с Горном. Мы сократим путь на двенадцать или пятнадцать миль. Подумайте только! Мы проскользнем мимо! Мне еще никогда так не везло, я никогда не рассчитывал на такую удачу. Ну, «Эльсинора», у тебя гнилая команда, но рука божия ведет тебя.
Однажды я застал его под тентом, говорившим с самим собой. Это было похоже на молитву.
– Лишь бы не изменилась погода, – повторял он, – лишь бы не изменилась погода.
Мистер Меллер думал иначе.
– Этого никогда не бывает, – сказал он мне. – Никогда еще ни одно судно не прошло спокойно вокруг Горна. Вы увидите – налетит шторм. Он всегда налетает с юго-запада.
– Но разве судно не может оказаться здесь в тихую погоду и проскользнуть вокруг мыса? – спросил я.
– На это очень мало шансов, сэр, – ответил он. – Я буду держать с вами пари на фунт табаку, что через двадцать четыре часа мы будем лежать в дрейфе под одними верхними топселями. Я поставлю десять фунтов против пяти, что мы и через неделю не будем по ту сторону Горна, и, так как обход считается от пятидесятой до пятидесятой параллели, двадцать фунтов против пяти, что через две недели мы еще не дойдем до пятидесятой параллели в Тихом океане.
Что касается капитана Уэста, то, миновав опасности пролива Ле-Мэр, он опять сидел внизу, вытянув обутые в мягкие туфли ноги и с сигарой во рту. Он не сказал ни слова, хотя мы с Маргарет ликовали и распевали дуэты в течение всей второй послеполуденной вахты.
А сегодня утром, при спокойном море и легком бризе, Горн был к северу от нас на расстоянии не более шести миль. И мы, как следует, держали курс на запад.
– Почем сегодня утром табак? – поддразнил я мистера Меллера.
– Повышается в цене, – ответил он. – Я хотел бы держать хоть тысячу таких пари, как с вами.
Я посмотрел вокруг, на море и на небо, определил скорость нашего хода по пене, но не увидел ничего такого, что оправдывало бы его замечание. Погода была несомненно прекрасная, и поэтому буфетчик пытался ловить голубей, залетавших с Горна, при помощи изогнутого гвоздя, привязанного к веревке.
На корме я встретил мистера Пайка. Его приветствие прозвучало угрюмо.
– Ну, что, мы прекрасно идем, – отважился сказать я весело.
Он не ответил, но, повернувшись, посмотрел на серый юго-запад с таким недовольным выражением, какого я еще не видел у него. Он пробормотал что-то, чего я не расслышал, и на мою просьбу повторить сказал: