Мятежное хотение (Времена царствования Ивана Грозного)
Шрифт:
Григорий Захарьин остановился, видно, просто так от этого чужеземца не отделаешься. Еще чего доброго и царю нашепчет. Ивана конюший не боялся, однако вести неприятный разговор было в тягость.
— Чтоб тебя!.. Ладно, давай скорее свое зелье, — протянул боярин ладонь, смирившись.
Немец, опасаясь, что Захарьин раздумает, быстро извлек из штанины склянку и сунул ее в растопыренную ладонь.
— Мне на царицу взглянуть нужно, — настаивал лекарь.
Конюший видел, что ему уже не устоять против
— Пойдем.
Царица лежала под многими покрывалами. Однако облегчения не наступало. Анастасию знобило, и она просила все больше тепла. Ближние боярыни и сенные девки неустанно хлопотали вокруг нее, пеленали в теплые простыни и одеяла.
Лекарь Шуберт взял руку, потрогал лоб, заглянул в рот, приложил ухо к груди, а потом, повернув злое лицо к Захарьину, выговорил:
— Царица умрет, если твоя дурная башка не даст ей лекарство! Царь сказал, что если она умрет, то мне рубить голова! Мой покажет, что виноват боярин, — в сильном волнении Шуберт коверкал русские слова. — Дал бы он лекарство, царица была бы живой!
— Ты, немчина, свой пыл умерь! И нечего здесь вороном поганым над царицыным ложем кружить! Чего смерть кликаешь?! Дам ей твое лекарство, но если завтра от него лучше не станет… царю на тебя пожалюсь! А теперь прочь иди, не видишь что ли, что царице совсем худо сделалось.
Немец уходить не думал. Его не могли запугать угрозы конюшего. Было видно, что скорее всего немец позволит затоптать себя здесь же, у ложа, чем сделает хотя бы шаг.
— Я не пойду, пока царица не поправится!
— Пес с ним! — в бессилии махнул рукой конюший, — Может, оно и к лучшему.
Шуберт поскидал с царицы одеяла, перевернул ее на живот и, вызывая рвоту, проталкивал ей в рот два пальца; заглядывал в глаза, потом велел позвать кравчего, который испил лекарство и только после этого Захарьин разрешил дать его Анастасии Романовне. Молодой отрок испил его, перекрестившись на образа.
Царице полегчало через час. Она открыла глаза и попросила пить, потом пожелала видеть сына Ивана и младенца Федора. Привели малышей, поставили перед постелью матери. Анастасия Романовна поцеловала обоих сыновей, а потом сказала горестно:
— Чую, что последний раз сыночков милую.
Конюший расчувствовался, присушил слезу платком, а потом заверил:
— Все будет хорошо, матушка, ты только держись покрепче.
— Держусь я, дядюшка. Сколько сил моих есть держусь, все на это уходит.
Шуберт ушел, когда Анастасия Романовна малость окрепла. Перед тем, как отправиться в свои покои, он долго твердил Захарьину, чтобы вызвали сразу же, как царице занедужится вновь. Григорий Захарьин согласно кивал и убеждал Шуберта:
— Сделано будет, немец! Обещаю.
Похоже, он и впрямь поверил в искусство лекаря.
А
— Склянки с зельем, что немец Шуберт принес, выбросить в помойную яму! Не доверяю я этому латинянину. Если кто и желает отравить царицу, так это он! Врачеватель хуже колдуна. Никогда не знаешь, чего он подмешал в склянке. Лучше всякого снадобья — это святая вода, она и мертвеца с постели поднимет!
Точно так думали и боярышни. Смахнули сенные девки со стола склянки Шуберта и бросили их в корзину.
Боярин Захарьин продолжал:
— Вечером царице дашь камень безуй, он от всякой отравы помогает. Ох, угораздило же! Молитесь, девоньки, молитесь! Может, и пройдет беда стороной.
Весь следующий день Григорий Захарьин отпаивал царицу святой водой. Немец Шуберт оставался в полном неведении, полагая, что Анастасию лечат зельем, но когда на его глазах один из дворовых людей зашвырнул ворох склянок в мусорную кучу, он пришел в ужас.
— Я буду жаловаться царю! Я все скажу про вас государю! Ваша милость хочет заморить супругу цезаря!
Врачеватель в ярости наблюдал за тем, как бьются склянки под тяжелыми шагами караульщиков. Зелье растекалось мутными грязными лужицами, медленно просачивалось через серую землицу, оставляя на поверхности белый пенистый налет.
Как объяснить этим варварам, что раствор он готовил из лучших трав, что отстаивал его полгода, потом процеживал четыре недели, еще месяц оно выдерживалось и только после этого было годно к употреблению.
Этим лекарством он лечил принцев! И вот сейчас оно ушло в землю, и белый налет уже не сможет сказать о его чудодейственной силе.
К лужице подбежала огромная рыжая псина, которая, втянув в себя горьковатый воздух, недовольно фыркнула и побежала прочь.
Лужица растаяла.
Все! Шуберт почувствовал на шее холодное прикосновение стали.
К царю! Немедленно! Полы кафтана казались врачевателю неимоверно длинными, он путался в них, спотыкался и падал.
— Я же говорил!.. Я же говорил! Теперь я знаю, кто заморил царицу!
У дверей государевых палат лекаря остановил дюжий рында, преградив плечом дорогу, вопрошал сурово:
— Куда, немчина, прешь?! На отдыхе государь!
— Заморят царицу! — бормотал Шуберт. — Григорий заморит! Лекарство не дает!
Рында недоверчиво скривился:
— Виданное ли дело, чтобы дядя племянницу заморил. Да еще царицу.
И тут дверь распахнулась, и на пороге предстал царь. Выглядел он усталым, кожа на щеках потемнела и высохла, из-под шапки клочками торчал пегий волос.
— Чего хотел? — спросил царь.
— Лекарство боярин Григорий царице не дает. Водой поит. Умрет царица! — заклинал Шуберт.