Мятежный дом

Чигиринская Ольга Александровна

— Привет, — сказал Дик, улыбаясь девушке. — Ты… ждешь кого-то?

— Вообще-то, тебя, — Ариэль выразительно покосилась на Шану, но та не тронулась с места. — Послушай, нам нужно поговорить.

— Я весь — одно большое ухо. Что случилось?

— Я очень-очень виновата перед тобой, и мне неловко, — она снова покосилась на Шану, но та только пошевелила бедрами, устраиваясь поудобнее в кресле, и изобразила на лице пристальное внимание. Ариэль пришлось смириться с этим, и она, вздохнув, продолжила:

—

Но я должна попросить у тебя прощения за то, что ударила тебя тогда, и вообще…

Дик не сразу вспомнил, о чем это она. Нет, когда он вспомнил, его внутренне передернуло, но все-таки слишком велики были напластования новой боли, чтобы до сих пор держать в себе гнев за ту попытку убийства.

Кажется, подумал он, я подхватил скверную привычку к убийствам.

— Ты была человеком подневольным, — он улыбнулся не Ариэль, но своей мысли. — Если бы меня родной отец так прижимал, я бы сам не знаю, на что был способен. Так что нормально. Я не сержусь. Я бы и не вспомнил, если бы ты не сказала.

— Спасибо, — Ариэль выдохнула, кончик ее носа покраснел от волнения. — Но это еще не все. Я хотела попросить прощения… за сеу Вальне.

— Оро, — от удивления Дик даже слова растерял. — А что же он… сам за себя не попросит?

— Он считает себя правым, — девушка сжала пальцы перед грудью. — Но ведь у каждого есть право на свое мнение. То, что он сказал, это же… просто слова. А к нему отнеслись так, словно он совершил какое-то преступление!

— В смысле? — не понял Дик.

— Его вычеркнули из списков экипажа «Фаэтона»! И никто другой не хочет его брать! Неужели ты не понимаешь, на что его обрекаешь?

— Я? — Дик удивился так сильно, что даже злорадства толком испытать не успел. — Да кто я такой, чтобы его обрекать? Я же не командую ни одной навегой. Почему он не поговорит с Торвальдом или с Грегором…?

— Потому что все они любят тебя, — горячо сказала Ариэль. — И сделали это ради тебя! Чтоб тебе угодить.

— Ари, клянусь рукой Святого Брайана и сердцем Святого Ааррина, что ни о чем подобном я их не просил!

— Я знаю! Но ты можешь попросить их взять его назад, и они послушаются! Ради тебя! В конце концов, ты тоже плохо с ним поступил! Ты унизил его публично, и…

— Я там была, — сказала Шана. — И вот что скажу: господин Вальне унизил себя сам, как никто другой. А от людей с «Фаэтона» я слышала, что он как только не прохаживался насчет Рана. Почему же Ран должен за него ходатайствовать, объясни?

— Ты не поймешь, — отмахнулась Ариэль и вновь обратилась к Дику: — Она не поймет, но ты-то знаешь, что такое милосердие! Ты понимаешь, что вернуть такого человека на остров, обречь на прозябание здесь — это жестоко!

— Ари, стоп! — Дик выставил перед собой руки. — Милосердие милосердием, но если целых три капитана не хотят видеть Вальне на борту — тут должна быть

более серьезная причина, чем его неприязнь ко мне. Или моя к нему. В море ты можешь не любить товарища — но доверять ему ты должен. А Вальне это доверие подорвал. Пойми, дело не в том, что я на него обиделся. По правде говоря, чихать я не него хотел. Но если человек ляпает языком на кого-то — мол, он шпион или бесноватый или еретик — а доказательств не приводит, то к нему и относиться начинают как… Ну, каждый думает — а что он завтра обо мне ляпнет? Я-то могу его простить, да и сказать об этом Торвальду дело нехитрое. Только Торвальд меня не послушает.

— Откуда ты знаешь, послушает или нет? Дик, ты должен проявить милосердие!

— Погоди-погоди, — Дик сглотнул. — Вальне сказал тебе, кто я?

— Конечно! Поэтому я и пришла к тебе. Ты же все-таки христианин, ты должен…

— У сеу Вальне голова есть? — Шана резко поднялась с места.

— В смысле? — не поняла Ариэль.

— В прямом! Голова у него есть на плечах? — Ты хочешь назвать его дураком? — Ариэль поджала губки, и без того узкие.

— Нет, дурой я хочу назвать тебя! — Шана одну руку уперла в бок, а второй ткнула Ариэль между грудей. Ну, где-то там, теоретически, они были. Дик помнил. — Потому что ты не заметила до сих пор, что у Вальне есть голова, она не слетела с плеч, и на этой голове есть нос, и он не сломан, есть рот, и он болтает всякие глупости. А еще Вальне им ест. Так вот, то, что у Вальне на месте голова, на месте нос и ничего не сломано — это и есть милосердие! И лично я, как вавилонянка, такого милосердия не понимаю! Я считаю, что имперцы в лице Вальне расходуют попусту семьдесят кило отличного корма для рыб!

— Ты вавилонянка, — с нескрываемым превосходством сказала Ариэль, отталкивая руку Шаны. — И ты никогда нас не поймешь.

— Никаких «нас», Ари, — Дик покачал головой. — Не знаю, что тебе наплел Вальне и кем ты себя считаешь. Но христиане помнят и чтят восьмую заповедь: «Не свидетельствуй ложно на ближнего своего». У Вальне с этим серьезные проблемы, и пока он их не решит, мое прощение ему не поможет.

Он обошел девушку и вышел на улицу, но Ариэль догнала его там.

— Я хорошо к тебе относилась! — прокричала она ему в спину. — Несмотря на все, что говорил мне сеу Вальне! А теперь жалею об этом!

— Мы оба рыдаем от огорчения! — крикнула через плечо Шана, и, свернув за угол, продолжила уже нормальным голосом: — Знаешь, есть разные виды идиотизма, но вот этот меня особенно радует. Вы еле знаете друг друга, и все ваше знакомство состоит из того, что она сначала чуть не убила тебя, а потом извинилась так, будто всего лишь наступила тебе на ногу. И после этого она воображает, что ты кинешься исполнять ее просьбу, чтобы вернуть ее драгоценное расположение! Пффф!