Мышиное счастье
Шрифт:
Зазвонил телефон. Рябинин поднял трубку нехотя, ибо у него было возражение против элементарной воли в защиту многогранного ума.
— Слушаю.
— Сергей Георгиевич, эксперт говорит. Всю автоматику, все агрегаты мы проверили до винтика. Будем готовить заключение.
— Ну, а на словах?
— Линии и печи работают как часы.
— И не было поломок?
— Следов серьёзного ремонта мы не обнаружили.
— Значит, хлеб гореть не мог?
— Только в порядке исключения.
— Механика подключили к экспертизе?
— Его нет на заводе.
— А
— Никто не знает…
Рябинин положил трубку и глянул на инспектора удивлённо — почему он сидит? Почему не срывается с места и не едет за механиком?
— Говоришь, воля? А я вот тебе сообщу вывод ума — хлеб никогда не горел, а…
Распахнутая дверь оборвала следователя на полуслове, на полуфразе — привезли Башаева. Рябинин опять увидел перед собой узкий лоб, красное лицо и курчавые волосы. Башаев щурился, словно отвык от белого света.
— Не понимаю, как можно допиться до такого образа жизни, — тихо сказал Рябинин.
— Наоборот, — сразу отозвался Башаев.
— Что наоборот?
— У меня не образ жизни от пьянства, а пьянство от образа жизни.
— Загадочно, — решил инспектор.
— Никакой загадки. Жизнь-то моя что? В детстве бедность да голод. Война. Потом опять голод. А потом вкалывал, как автомат. И что имею? Шоферюга чистой воды.
— И поэтому надо пить? — брезгливо спросил Рябинин.
— Да я в своей жизни ничего слаще водки и не видел. Должна быть у человека радость?
— Какая же от неё радость?
— Меня не обманете.
— А в чём я вас обманываю? — не понял Рябинин.
— Кто водочку любит, тот жизнь свою губит. Так, что ли?
— А разве не так? — спросил Рябинин.
— Ну да, — усмехнулся водитель. — Мозг от неё сохнет, печень распухает, нос синеет, а жена уходит. Будто сами не остаканиваетесь.
— Башаев, да у тебя от водки глаза синим огнём светятся, — вмешался инспектор.
— А почему же люди её пьют? Дураки, что ли? Трепачи вы, ребята. Водка-то вливается в человека, что святая вода. Скажем, едет в своей машине большой человек. Смотрю я на него и дистанцию чувствую. А выпил грамм триста — и тоже себя большим человеком осознал и как бы прибыл к его компании. Учёный сидит, допустим, академик — всё у него есть, а у меня ничего. Принял я водочки. И я академик, и у меня всё есть, и я очки натянул в импортной оправе. Женщина идёт, красавица в мехах, которая на меня и не глянет. А я выпью. И вроде бы мы идём рядом, я тоже нюхаю её французский одеколон и поглаживаю её сибирский мех. Что там женщина… Космонавт полетел в ракете. Вы, ребята, только глянете, вослед. А я выпью — и там кувыркаюсь, интервью говорю, куриный суп из тубиков давлю. Народы приветствую.
— Как же вы работаете? — ужаснулся Рябинин.
— Кручу себе баранку и кручу.
Башаев говорил охотно и спокойно, как человек, скинувший с плеч надоевший груз. Рябинин знал это состояние людей, очистивших свою совесть. Но водитель не был похож на каявшегося преступника — слишком уж беспечен и болтлив. Видимо, бродили в нём остатки алкоголя.
— Ну, а работа нравится? — спросил Рябинин.
— Как
— Есть же у вас какие-то цели, увлечения? — Про свои увлечения я поведал.
— Может быть, интересуетесь женщинами, семьёй, детьми?
— Только щенком одним интересуюсь.
— Каким щенком?
— От второй жены, скоро в школу пойдёт…
— Башаев, в конце концов есть же у вас какие-то желания, не связанные с водкой?
— Есть, — улыбнулся он сухими губами. — Приходить бы на работу, вставать у кассы, глядеть в ведомость, находить свою фамилию, расписываться и получать деньги. И так ежедневно.
— Неплохо задумано, — согласился инспектор, который скучал, ожидая главного разговора.
— Глупая мечта, — буркнул Рябинин.
— Не глупая. Пусть эти деньжата пришлось бы сдать. А удовольствие-то человеку стопроцентное…
— Алименты на ребёнка платите?
— На двух.
— На что же пьёте?
— Сам делаю напиток. Закладываю в стиральную машину пять килограмм конфет «подушечек», заливаю воду…
— А стиральный порошок? — перебил инспектор.
— И включаю. Потом слегка заправлю бутылочкой водочки. Выходит напиток, под названием «косорыловка».
— Какие у вас отношения с механиком? — начал подходить к делу Рябинин.
— Чай, он не баба, чтобы отношения, — усмехнулся водитель.
— А с директором?
— Я встречаю его во дворе раз в месяц и слов без буквы «с» не говорю.
— То есть?
— Слушаю-с, готов-с, так точно-с.
Рябинину показалось, что инспектор от нетерпения присвистнул: Петельникова тянуло к главному, к разговору о сути преступления, к механику, которого почему-то не было на заводе. Но следователь к этому главному шёл исподволь, словно подкрадывался. И всё-таки, давимый молчаливой силой инспектора, Рябинин сказал прямо:
— Теперь рассказывайте про хлеб.
— Про какой хлеб?
— Начните с горелого.
— Я ж говорил… Во дворе хлеб горелый рассыпан. Дай, думаю, соберу да кому-нибудь продам на бутылку пива…
— А зачем понесли его в подвал?
— Спрятать пока.
— А в подвале лежал другой хлеб, хороший.
— Я и сам встал обалдевши. Смотрю, ё-моё — гора хлебца навалом. Только начал высыпать, а этот зубр меня клешнями поддел под селезёнку.
Рябинин встал, подошёл к сейфу, вытащил оттуда чёрную буханку и положил на стол, на чистый лист бумаги. Хлеб замерцал антрацитным блеском. Башаев прищурился раздражённо, точно следователь сделал что-то неприятное или незаконное.
— Этот хлеб сгорел не в электропечи, — сказал Рябинин.
— А где же?
— Он обожжён паяльной лампой.
— Мне это без разницы.
— У вас нашли паяльную лампу…
— По работе нужно.
— На верстаке нашли корки хлеба…
— Ел.
— На прошлом допросе вы сказали, что хлеба не едите…
— Когда ем, когда не ем.
— Там же нашли сухие корки в копоти…
— А может, я сухарика захотел? — разозлился Башаев. — Могу я сделать себе сухарик, а?
— Отвечайте не вопросом, а определённо.