Мытарь
Шрифт:
Я иду ко дну и чувствую, как тускнеет сознание.
И уже когда я почти касаюсь ногами дна, вдруг понимаю, что не хочу сдохнуть! В сарае так в сарае, в бескрайней черной реке - пусть так!
Но я хочу быть!
Как только это подумал, меня снова поднимает на поверхность. Снова серый берег с черными деревьями, до которого невозможно доплыть, снова мутные небеса.
И снова я не могу найти смыслов. Куда я плыву? Даже если и доплыву куда-то, даже если эти далекие берега через долгое время наконец-то приблизятся, что я буду делать
И снова начинаю тонуть.
Но теперь уже не даю сомкнуться воде надо мною. Нет! Я хочу быть!
– Зачем?
Мне мерещится голос, раздающийся из-под небесного свода. И я уже не пойму, то ли я спросил себя мысленно, то ли вопрос был задан с высот.
– Что - зачем?
– кричу я в темное поднебесье.
– Зачем ты хочешь быть?
Нет, все-таки это не кто-то другой со мной говорит, - это лишь мои мысли, но здесь, под темным сводом неба, они обретают кажущийся звук. Я понимаю это потому, что голос звучит одновременно с моими мыслями и формулирует так же, как я.
– Я хочу быть, чтобы… чтобы быть! Чтобы со мной хоть что-то происходило!
– выкрикиваю я сам себе.
– Но разве с тобой происходит хоть что-то хорошее?
– вопрошает голос из пещерного поднебесья или пустот моей головы.
– И разве тебе не было лучше, пока ты был в забытьи? Разве мытарства по заброшенному сараю приносили тебе радость?
– А что, другого нет ничего? Только заброшенный сарай или небытие?
– спрашиваю я.
– Нет, отчего же?
– отвечает Голос.
– Многое есть на свете. Но есть ли во всем этом смысл?
Неужели я все это сам себе говорю?
– Кто ты?
– выкрикиваю я в пространство.
Молчание.
– Мне то и дело кажется, что я говорю сам с собой!
Молчание.
Все то время, что мы разговариваем, мне не приходится заботиться о том, чтобы держаться на плаву, - будто какая-то сила не дает утонуть.
– Так какой смысл в том, чтобы снова быть?
– спрашивает Голос.
– Я не знаю, - отвечаю. После этих слов я вдруг опять начинаю тонуть.
– Но я хочу быть!
– кричу я, выплевывая воду, как кричат «спасите!».
– Зачем?
– Хочу… посмотреть мир!
– выпаливаю я первое, что приходит в голову. И снова перестаю тонуть.
– Мир?
– говорит Голос.
– А какой именно? Миров много… Есть, например, Мир Ненависти. Мир Воздаяния. Мир Страха.
– А нету ли Мира Любви?
– спрашиваю.
– Нет. Миры - места, где существа растут и меняются. Избавляются от глупостей, которые сами себе напридумали. Совершенных миров нет - они не нужны, а мир, полный любви, и есть совершенный мир.
– Хорошо! Тогда я хочу посмотреть любые миры!
– Если я спрошу - зачем?
– думаю, получу все тот же ответ «не знаю» или «просто хочу». Хорошо, будь по-твоему. Впрочем, иначе и быть не может.
Несмотря на то, что последняя фраза также рождается в моих мыслях вместе со
Глава 2
Вдруг вдалеке справа я вижу лодочную станцию или что-то подобное. Она освещена газовыми фонарями, укрепленными на столбах. Я начинаю грести туда и на этот раз быстро доплываю. Выхожу на берег и понимаю, что теперь у меня есть не призрачное, а самое настоящее тело! О, как это здорово! Я снова есть!
Я мужчина. Одет в мятый серый костюм, который почему-то совсем не мокрый. На ногах - черные туфли, на голове - серая шляпа. Но на берегу накрапывает дождик, и вот как раз от него одежда начинает постепенно намокать.
Как я хотел этого - снова быть! И быть человеком! Я откуда-то помню это чувство - быть человеком! Я уже был им, а не всегда торчал в сарае или в черной реке. Надеюсь, этот мир, который передо мной, тот самый, из которого меня когда-то забрали и заперли в сарае.
Вижу будку на краю станции. Иду к ней. В будке немолодой мужчина. Он спит. В растрепанной бороде застряла стружка моркови. Кепка сдвинута на затылок - на нее, как на подушку, опирается сторож, откинувшись на спинку старого кресла.
Давно, очень давно я не видел живых существ. Не видел людей. Если, конечно, не считать галлюцинации с малышом. Я соскучился по лицам. Стою и рассматриваю старика, не решаясь его будить. Потом возвращаюсь к лодкам. Дождик, к счастью, окончился.
При свете луны и газовых фонарей могу разглядеть, что все лодки однотипны, лишь одна - белоснежная - смотрится новее и ярче других. Наклоняюсь к ближайшей и стучу по борту запястьем - хочу понять, чувствую ли что-нибудь. Чувствую сырость и шероховатость древесины, холода от промокшего рукава. И запах! Я чувствую запах! В нем смешан дух реки, рыбы, мокрых досок, сырости и свежести! Как я, оказывается, соскучился по запахам!
– Эй, - кричит проснувшийся сторож, - ты чего там обстукиваешь? Обстукивает он. Чужое поди, неча стучать.
– Извините, - говорю, повернувшись. Сторож уже покинул будку и смотрит, уперев руки в бока.
– Просто хотелось понять, из чего сделана эта лодка.
– Ха, - не улыбнувшись произносит смотритель, - понятно, из чего - из того же, что и у всех. Дерево просмоленное. У тебя что, из бумаги, что ли? Или, может, из камня?
– Уважаемый, - обращаюсь я к сторожу, - а где у вас тут какая-нибудь гостиница? Мне бы попроще.
– Попроще всем надо, - усмехается смотритель.
– Или тебе хотелось бы в гостиницу, как вон та лодка?
– Он указывает на белую.
– Есть такой постоялый двор. Но надеюсь, ты - не самоубийца. Иллаванта - закон для всех.
«Странное место. Видимо, в этом городе нельзя иметь ничего, что лучше, чем у других. Наверное, таких сразу грабят», - думаю я.
– Меня устроит любая гостиница, постоялый двор, харчевня, - говорю и сам удивляюсь тому, что мой лексикон становится все богаче.