МЖ. Роман-жизнь от первого лица

Колышевский Алексей

Но я не могу долго отравлять себя ядом переживаний. Я слишком люблю жизнь, чтобы долго концентрироваться на всяком отстое. Жизнь продолжается, и, по ее закону, всякая палка всегда имеет два конца. Да, меня кинули. Да, я лишился почти всех денег, но кое-что ведь у меня осталось! И этого «кое-что» вполне хватит на переезд из тридцатиметровой «однушки», где все мы ютились на голове друг у друга, в квартирку побольше. А самое главное – я остался жив! Жив назло всем этим Кукушкам и Пышнякам. Я, как крутой Данила Багров, разделался с местечковыми гангстерами с помощью их же девайсов, которые они продали мне, доказав тем самым принцип круговорота вещества в природе. Да, я не стал свободным в том смысле этого понятия, который есть в финансовой свободе, но я наконец-то попробовал свободу на вкус! И вкус этот мне понравился. Я буду искать его вновь и вновь. Я никогда не забуду этого прекрасного полета куда угодно. У меня не получилось вырваться из корпоративной тюрьмы с первого раза, но я обязательно попытаюсь совершить побег еще раз, и еще раз, и так до тех пор, пока не найду постоянный источник свободы, из которого я буду пить каждый день, каждую минуту, без остановки. Для этого мне не нужен алкоголь, не нужны наркотики. Свобода не в этом! Я понял наконец-то, в чем она! Свобода в том, когда ты живешь в мире с самим собой, когда твоя совесть

не мучает тебя вопросами, когда дело, которым ты занимаешься, является словно бы твоим продолжением.

Свобода – это найти себя в этом деле. А дальше можно познать смысл счастья. Он там, где-то совсем близко.

Но в чем же оно, то самое дело, которое я могу выполнять с удовольствием? Только не в том, чтобы работать «на дядю», ежедневно проводя за тупой монотонной работой в офисе по десять часов. Как бы хорошо за него ни платили, а платят, как правило, недостаточно, это все равно рабство. Стать таким же дядей с тем, чтобы работали на тебя? Нет, все равно не получится. Каким бы «дядей» ты ни был, ты все равно в свою очередь работаешь на какого-нибудь дядю покрупнее, и так далее по возрастающей. А стать самым главным дядей – это шанс один на миллиард. Тем более если верить в то, что все предопределено заранее и каждый из нас – станет тем, кем должен стать: офисным рабом, наемным убийцей, революционером, сутенером, детским врачом или, что крайне маловероятно, главным дядей, на которого все работают. Он сидит где-то в самой глубине нашего муравейника, и его не видно со стороны. И даже если попытаться разворошить этот муравейник, то ничего невозможно будет разобрать, а так как он главный дядя, то его к тому самому моменту и вовсе в этом муравейнике не будет, а вместо этого он будет сидеть где-нибудь в вертолете и насмешливо пить тыквенный сок через соломинку. А почему он такой крутой? Чем он такой уж особенный? В чем его исключительность? Таких дядей называют небожителями. Они проигрывают состояния в казино, их блядовитые дочери тратят по пять тысяч долларов на кроватку для своего тойтерьера, их жены нанимают десять маникюрш, по числу пальцев на руках. Гребаное высшее общество. Да, наверное. Таковым они себя считают, во всяком случае. У них денег, как говна за баней. А вот откуда они? Их деньги, нажитые в России, – это грязные деньги. К нам, как ни к кому более, подходит утверждение о том, что «источником каждого состояния является преступление».

Хотя что это я так разошелся? Когда я сам совершенно недавно получал суперприбыль путем банальной спекуляции, используя коррумпированных и развратных наймитов предприятий, то думал ли я о том, что деньги достаются мне бесчестно? Нет, не думал. И, если задать самому себе вопрос: а терзали бы меня угрызения совести, если бы я, приватизировав какой-нибудь горно-обогатительный комбинат или рудник, сидел бы сейчас в бассейне своей виллы в Майами, окруженный шоколадными от загара нимфетками, с ноздрями, сожженными кокаином? Нет, сэр, ответ отрицательный. Да плевать бы мне было на всех и на каждого, кто ниже меня. Снисхождение бы испытывал я к равным по толщине кармана и подобострастие перед власть предержащими, стяжавшими, помимо денежной, еще и государственную власть.

Размечтался… А что впереди? Что меня ждет? Москва, зима, алкоголь, семейные скандалы, офисная рутина, выедающая мозг. Причем в этот самый офис еще надо ухитриться попасть, не очень-то там меня и ждали. И так всю жизнь? До старости? А как же мечта о свободе? Неужели ей так и суждено остаться мечтой, которая выцветет со временем, как выплаканный глаз старухи? Поистине я чувствовал себя как человек, отсидевший тюремный срок, глотнувший вожделенной свободы и вновь угодивший за решетку. Отчаяние не покидало меня всю дорогу до румынской столицы.

…Прибыв на место, я решил, что называется, «перестраховаться». Выкинул билет на самолет до Москвы и вечером того же дня сел в поезд до Варшавы. На случай, если Руся решила окончательно убедиться, что миллион у нее уже никто не отнимет и никогда за ним не придет, и сама вышла на остатки банды Штефана, сообщив ей путь моего следования.

В Варшаве я задержался на два дня, где бывал в обществе. Ходил по местам моей первой любви, прошел мимо фонтана на набережной Вислы, в котором я когда-то принимал импровизированный душ и стирал белье. Это было в 1991 году, летом, когда я совершенно случайно попал на фестиваль молодежи в Польше по случаю приезда Иоанна Павла Второго. В нашей разношерстной группе была девушка… Я до такой степени полюбил ее, что был, кажется, готов ради нее даже отдать собственную жизнь, чего не случалось со мной более ни разу. Но взаимной моя страсть не стала, я напрасно униженно выпрашивал знаки внимания, они доставались не мне, но это стало для меня хорошей жизненной школой. Да и притупило некоторые зашкаливающие органы чувств. Главным душевным качеством для меня с тех пор является хладнокровие. Во всяком случае, в отношениях с женщинами. Да, я люблю, я способен любить, но безрассудство давно не живет даже рядом со мной. Может, мне не везет, но вокруг себя я всегда видел одну сплошную женскую практичность. Мечтаю до сих пор встретить безбашенную, как и я сам, но верную и умную, молодую и красивую. Друга, одним словом. И не верю в то, что это невозможно. Может быть, я плохо искал? Может быть, вообще не там искал? Может быть, надо все бросить к чертям собачьим и мчаться куда-нибудь в Южную Америку? А стоит ли искать? Тратить себя на поиски того, кто, возможно и не существует?

Я возвращался домой после почти что годового отсутствия. За это время моя дочь подросла и ей исполнилось шесть лет, и я физически ощущал тоску по ней и Лере. Верным спутником каждого мужчины, когда он находится вдали от дома, является мастурбация, сопровождающаяся появлением на черном ночном потолке волнующих образов желанных женских тел порнозвезд, случайных знакомых. Я любил Леру, и на потолке очень часто появлялась она. После того, как все заканчивалось, я мысленно долго целовал ее в губы, как делал всегда после нашего секса, и пусть это было лишь жалким суррогатом, но я знал, что я не позволяю чему-то рваться. Чему-то, что, как мне казалось, было между нами. Я сильно идеализировал свою жену. Через несколько минут после моего возвращения домой жаркие объятия сменились ужасным скандалом, прямо на глазах у несчастного ребенка. Я не был инициатором этого скандала. По крайней мере, напрямую. Я просто вернулся домой в день своего рождения и хотел пригласить свою маму к нам в дом, отпраздновать его. Они с Лерой всегда тихо ненавидели друг друга. При вынужденном общении они были сама любезность, но от каждой из них в отдельности мне постоянно приходилось выслушивать оскорбления в адрес объекта ненависти. Причем в устах Леры, которая никогда не скупилась на тяжелые площадные слова и мастерски складывала их в целые тирады, эти оскорбления звучали столь чудовищно, что я, казалось, сходил с ума.

Эта брань в адрес моей мамы явилась основой для фундамента нашего будущего расставания. Нельзя, никогда нельзя говорить своему супругу плохо о его родных. Даже если этот супруг и не покажет вида, в душе его все равно будут посеяны семена неприязни. Лера тогда высказалась о моей маме в очередной раз. Кажется, она назвала ее «сморщенной высохшей мразью» или что-то в этом духе. И я, так долго бывший в разлуке со своей женой, соскучившийся и совершенно забывший все ее плохие стороны, не выдержал. Такое быстрое возвращение в реальность стало непереносимым ударом для моей психики, и я заплакал. Я был настолько разочарован, подавлен, растоптан этими страшными словами, что сел у входной двери и заревел. Лера бесновалась подобно фурии, а я плакал. Плакал оттого, что я понял, я очень быстро и болезненно осознал, что свобода, которая была почти рядом в течение почти целого года, а иногда, как мне казалась, даже являла свое присутствие в полном объеме, теперь ушла настолько далеко, что необходимо совершить что-то из ряда вон выходящее. Что-то, что находилось за пределом моих тогдашних возможностей, чтобы вернуть ее.

Вновь начались серые московские будни. За несколько прошедших после моего возвращения месяцев мы купили новую квартиру, сделали в ней ремонт и переехали. Деньги закончились, и я даже занял у сестры немного. Нужен был какой-то источник дохода, и я не придумал ничего более оригинального, чем купить газету с объявлениями о работе. Среди различных объявлений вроде «требуется менеджер по продажам» я нашел одно, содержащее предложение о поиске «специалиста по снабжению в сеть супермаркетов». На дворе стоял июнь 1999 года, в кармане тоскливо пели дрозды, и я позвонил по телефону в этом объявлении. Все произошло очень быстро: в тот же день мне позвонили и пригласили на собеседование, через день последовало еще одно, а через неделю я стоял перед входом в роскошный офис одной очень и очень известной иностранной компании, курил сигарету за сигаретой и ждал девяти часов утра, времени начала рабочего дня. Особенной радости я не испытывал. А уж если подумать о заработной плате в семьсот долларов, то ее и вовсе не должно было быть. Но я нервно курил оттого, что ощущал вокруг себя запах денег, который я чувствую всегда там, где эти деньги есть в достаточном количестве. Я нервничал еще и оттого, что мне предстояло выработать систему побочных заработков, и сделать это мне предстояло довольно быстро. Функции Байера я представлял в довольно общих чертах, но я сразу понял, что то место, которое мне досталось, является идеальным с точки зрения коррупции, а это было именно то, что мне было нужно. Я курил и не предполагал, что, выбросив в урну сигарету и толкнув от себя стеклянную входную дверь, я толкнул свою жизнь и с тех пор она пойдет совершенно в другом, чем ранее, направлении.

Отливы и приливы

Это была хотя и не вполне полноценная, но компенсация молдавской утраты. Внутри организации я был обыкновенным клерком за семьсот долларов, но снаружи я был парнем-который-решает-вопросы. И одновременно парнем-который-«берет». Да, я стал взяточником. Я решал вопросы тех, кто мне платил, и решал их эффективно. Инструментов для этого было несколько. Во-первых: я был как раз тем парнем-который-сидел-на-бюджете. То есть распределял своим поставщикам деньги за проданный товар, а денег всегда не хватало.

Я брал от трех до пяти процентов в месяц за перечисленную сумму – это было довольно скромно, если принимать во внимание, что процент отката в организациях, распределяющих государственный бюджет, составляет двадцать пять процентов. Затем я вводил в систему новые товары и брал за это немалые деньги. Организовывал различные promo и также зарабатывал на этом. Семьсот долларов, которые я получал в качестве зарплаты, я мог запросто потратить на ужин в ресторане «Эльдорадо». Мой месячный доход на новом месте составлял пятнадцать-двадцать тысяч долларов, и при этом поначалу я играл роль честнейшего и неподкупного сотрудника. Я имел тайные отношения с пятью или шестью торговыми компаниями, чьи интересы не пересекались, то есть с теми, кто не конкурировал между собой по группам товаров. В качестве дойных коров выступали: одна из крупнейших пивных компаний, водочная, компания–импортер вин из Грузии, компания–импортер вин из Молдавии и компания–импортер вин из дальнего зарубежья. Я много шлялся по ресторанам с различными людьми, которым от меня было нужно продвижение их товара, они поили меня, обещали все мыслимые и немыслимые блага. Жизнь приобретала весьма и весьма привлекательную окраску. Лера была рада деньгам, но не рада моей вечно поддатой физиономии, поэтому скандалы не только не прекратились, но и стали более частыми. Я почти физически ощущал необходимость нового романа. Именно серьезного романа, а не мелкой интрижки. Помимо качественного секса, что подразумевалось само собой, я хотел всего того, что не давала мне Лера: общения, понимания, сочувствия и романтики. Пьяной сладкой романтики, безумного адюльтера, повторения ощущений молодой первой влюбленности. Более точно, чем это передано в моих стихах того времени, собственное состояние и настрой я передать, наверное, не смогу:

Мне так жаль каждый прожитый день:Ведь его не наполнил я смыслом,Лишь дорога в пять тысяч шаговИ какие-то мелкие мысли.Лишь рассвет за белесым стеклом,Сумрак в комнатах, зябкие ноги,И с утра тот же мир, тот же дом,Тот же завтрак и те же упреки.Той, которая больше никтоИ никем не является в жизни.Я сажусь на последний паромИ погодой застигнут капризной.И, пройдя мимо сотен людей,И притом никого не заметив,Пожалею о встрече одной,Не случившейся в прошлом столетье.Половина голодной зимыУступила другой половине.До весны не случится, увы,Что-то важное, нет и в помине.Прибавляется каплями день,И морозами чистится небо.Солнце изредка светит на грязь,Не прикрытую стаявшим снегом.И, наверное, надо забытьСредиземную белую пену,Лиссабона горячий асфальтИ прекрасную милую Вену.До весны на амбарном замкеЧувства, мысли, слова и поступки,И совсем уж рассохлись, в сарае пылясь,Два весла от некрашеной шлюпки…