МЖ. Роман-жизнь от первого лица
Шрифт:
– Ладно, ладно, не хохми. Хохмач, блин. И без твоих шуточек тошно. Вот что я тебе скажу. Обещай, что, если с тобой что-то случится, ты не расскажешь обо мне ни единого слова.
– Базара нет, фраерок ушастый. А если серьезно: Андрей, я безусловно понимаю, что как пить дать могу оказаться на нарах в тамошнем кичмане, и очень прошу тебя, позаботься о моей семье.
– Само собой, брат. Не парься даже. Будем надеяться, что этого не понадобится и уже через неделю мы с радостью выпьем за богатого мистера Вербицкого.
– Эх, твои бы слова, да Богу в уши…
– Ну, держи краба.
– Давай, не поминай лихом.
Андрей уехал, а я позвонил Свете, которой ничего не рассказывал до последнего момента. Она искренне радовалась переменам, происходящим со мной, и вроде не подозревала, с чем они связаны. Мой
Мы сидели лицом к лицу, держали друг друга за руки и говорили о какой-то ерунде. Вдруг она окинула меня взглядом влюбленной, все подмечающей женщины и, стиснув мои руки, заглянула мне в глаза:
– А ведь ты что-то хочешь сказать мне. Что-то тяжелое и неприятное. Говори скорее, не томи, а не то я выйду из себя и ущипну тебя под столом прямо за яйца.
– Ну, не надо так радикально, прошу тебя. Мои яйца еще пригодятся нам обоим, вот увидишь. А я просто должен уехать. На несколько дней. За границу. Вот и все.
– За границу?! На несколько дней?! С кем это? Со своей старой клячей?!
– Света, почему ты так ненавидишь Леру, что она тебе сделала?
– А потому, что кто-то устраивает свою задницу так, что не приходится палец о палец ударять, а все ей приносят! Живет на всем готовеньком, не работает, ни черта не делает!
– Остановись. Мне этот разговор неприятен. Она для меня прежде всего мать моего ребенка.
– Ну да, конечно! «Мать твоего ребенка». Куда уж нам-то, скромным холостым фабричным девчатам, угнаться за столичной штучкой Лерочкой. Мы, в отличие от нее, себе на кусок хлеба сами зарабатываем и ни от кого не зависим. Провинция, что с нас взять. У нас одна работа на уме, а детей рожать нам некогда!
Проговорив это, Света сделала попытку заплакать и свести вечер к обыкновенному скандалу, но я не дал ей этого сделать, а вместо этого ласково погладил ее по щеке и, в глубине души чувствуя себя полным дерьмом, сказал:
– Пушенька, ты же знаешь, что люблю я только тебя, а с женой живу, во-первых, из-за ребенка, а во-вторых, – из-за того, что у нас с тобой просто нет сейчас возможности жить вместе. Не на что купить квартиру. И я как раз и еду для того, чтобы она появилась. И, естественно, я еду туда один. Я еду работать, а отдыхать мне без тебя было бы не в радость.
Не знаю – это отличие любовницы от жены, которая поскорее сама хочет стать женою, или, во что мне изо всех сил не хочется верить, банальный меркантилизм, но, как только Света услышала мои объяснения, в ее глазах вспыхнула постоянно тлеющая искра надежды. Она перебралась ко мне поближе, обняла меня за шею, приблизила свое лицо к моему и тихо спросила:
– А ты хочешь, чтобы у нас был малыш? Наш маленький бельчонок? Ты хочешь этого?
И я, совершенно искренне, но продолжая также отдаленно чувствовать себя неверным мужем и подлецом, ответил, утвердительно кивнув головой и прикрыв на мгновение глаза.
– Поезжай, – милостиво разрешила Света. – Я буду молиться, чтобы ты вернулся живой и здоровый. Наша любовь: моя и маленького, не рожденного пока солнышка, которое живет где-то далеко отсюда, но очень хочет появиться именно у нас, будет хранить тебя.
– Спасибо. Я постараюсь. На самом деле ничего страшного в этой поездке нет.
И я насочинял ей примерно то же, что и Лере, особенно не утруждая себя выдумыванием новой лжи.
В ночь перед отлетом я почти не спал. Лежал с открытыми глазами и обдумывал детали предстоящей операции, которую я почему-то назвал про себя «Карлсон и жулики». Возникало несколько вопросов, из которых самым главным был: где взять оружие? Ведь это не Молдавия и рядом нет Приднестровья с целым меню различных гремучих железяк на выбор. Подумав, я решил для себя следующее: «Если в городе есть кто-то, кто открыто носит пистолет, например полицейские или охранники, то существует возможность заполучить в свое распоряжение то, что мне необходимо. Все, что мне понадобится для этого, – умение владеть собой
Подумав так, я встал, зажег свет и запихнул в чемодан складные пассатижи-трансформер «Leatherman», в набор которых входил, помимо прочего, отличный и острый, как бритва, ножик с острым концом и длиной лезвия более семи сантиметров. Вполне хватит для серьезного разговора с кем угодно, в том числе и с полицейским, при условии фактора внезапности.
Также я запихнул в чемодан инвалидную клюшку: свидетели, если таковые будут и их будут опрашивать, запомнят прежде всего хромого человека. По этой примете полиция и будет работать первое время, но время будет работать на меня, а не на них. Надо заставить его работать на меня. К сожалению, парика в моем реквизите не оказалось, да и мысль о нем пришла слишком поздно, и я ограничился двумя бейсболками. Полиция будет искать хромого человека в бейсболке и (о, да!) в очках, и я запихал в чемодан очки, купленные когда-то в оптике на Елисейских Полях, исключительно для понта – со стеклами без диоптрий. Они придавали моему не слишком интеллектуальному лицу прямо-таки академический вид, меняя его до неузнаваемости. Я отключился на два часа перед самым рассветом, но проснулся вполне бодрым и даже с чувством легкой и нарастающей эйфории, не осознавая целиком всей тяжести своей задачи. Меня захватила предполетная лихорадка, известная каждому, кто отправляется в дальний и долгий путь.
Неуверенность впервые посетила меня примерно после двух часов полета, в самолете по пути в Мадрид. Неуверенность – плохой спутник в любом начинании. Стоит лишь указать ей в сознании лазейку с игольное ушко, и она через него вольется, стремительно разрушая здоровые клетки надежды, подобно раковой опухоли, поражая метастазами оптимизм и жизнелюбие. Неуверенность – одно из основных орудий дьявола в борьбе за душу человека, и лишь колоссальным внутренним напряжением, лишь путем сбора всех внутренних жизненных сил можно изгнать эту проклятую незваную гостью вон. Неуверенность порождает страх, который сковывает действия, заставляет руки утратить силу и беспомощно опуститься. У меня было такое ощущение, будто я оказался глубоко под водой, коснулся самого дна, оттолкнулся от него и поплыл вверх, но толща воды надо мной слишком велика и до поверхности мне никак не добраться. В самом деле, как только подобная бредовая мысль могла прийти в мою, очевидно, больную голову? Ехать черт знает куда, не зная испанского языка! Не зная даже приблизительно плана города! Не имея ничего из средств, которые позволяют решать проблемы, подобные той, решить которую я вызвался! Имея в качестве вероятного ассистента какого-то коррумпированного Рембо-комитетчика, который наверняка постарается сделать так, чтобы моя роль в этом деле, если оно действительно выгорит, была бы сведена к минимуму.
Стоп! Вот оно! Кажется, нашел! И я физически почувствовал, как зародившийся страх улетучился без остатка, уступив место здравому смыслу. Итак, зачем Андрей настаивал, именно настаивал на том, чтобы этот «сотрудник посольства» помогал мне? Получается, что он тоже в деле? Тогда почему он не действовал раньше? А потому, что он имеет постоянную работу и не хочет в случае чего засветиться и попасть в аргентинскую тюрьму в качестве уголовного преступника, несмотря ни на какие дипломатические статусы. Вот ответ. Он – руководитель. Дирижер, так сказать, или, вернее, – кукловод марионетки, то есть меня. А я всего лишь разменная мелочь, которую насыпают на сдачу в пластиковый стаканчик и ставят возле кассы. Значит ли это, что изначально Андрей включил меня в игру, точно рассчитав, что я сам напрошусь выполнить то, о чем он якобы случайно проговорился? При положительном ответе на любой из вопросов, заданных мною самому себе на высоте десяти тысяч метров, вероятность получения мною денег в Москве, после перевода их из Аргентины, сводилась практически к нулю, как, впрочем, и вероятность того, что мне понадобится обратный билет на самолет. Чем больше я размышлял, тем чаще приходил к выводу о том, что устранить меня было бы очевидным благом для Андрея. Не говоря уже о гребаном посольском шпионе, который, как я думаю, сам вожделел оказаться владельцем пусть не десяти процентов от возвращенной суммы, но, во всяком случае, той, за которую он, вероятно, согласился работать.