На 127-й странице
Шрифт:
– Я не прошу вас ответить мне прямо сейчас, – быстро продолжил я, не давая ей ответить. – Просто подумайте над моим предложением.
Как назло, именно в этот момент мимо нас вновь проходил лейтенант. Возможно, он мог услышать последние мои слова. Также он не мог не видеть, что Тереза Одли чем-то сильно взволнована. Боюсь, что из всего этого он мог сделать ложные выводы.
Сцена 57
После разговора с Терезой Одли я вернулся в каюту. Прошедший день оказался богат на впечатления и события. Память о близости с Элизабет ярким пятном пульсировала
– Как прошел день? – спросил его я, а сам стал раздеваться и готовиться ко сну.
– Терпимо, только пальцы все исколол. Сшил два рукава, но эта тетка заставила все распороть, – пожаловался он.
– Терпи казак, атаманом будешь, – не подумав, по-русски ляпнул я, после чего пришлось сначала коряво перевести, а потом долго объяснять Генриху, кто такие казаки и почему так здорово быть атаманом.
То ли объяснял я слишком нудно, то ли, наоборот, нарисовал слишком интересную и красочную картинку, но к концу моего объяснения Генрих уже спал.
Ну, тогда и мне пора.
Я забрался по лесенке на второй ярус и вытянулся в кровати. Мысли сами собой вернулись к Элизабет. Кто она? На миссис Донахью она совершенно не походила. Слишком она была сексуально неопытна для замужней женщины. Или у них тут это в порядке вещей? Хотя… Может быть, я выдаю желаемое за действительное? Может быть, мне просто хочется, чтобы она оказалась свободной женщиной? Тогда я бы мог протянуть ей свою руку, а она вложить в нее свою узкую ладошку. Почему говоря о своем имени, она сказала «Пусть будет Элизабет»? Сплошные вопросы без ответов.
– Блин! – воскликнул я, подпрыгнув на своей верхней полке, чуть было не ударившись о потолок каюты. Я вспомнил эпизод, который произошел на днях. Тогда после обнаружения Генриха в каюте, Элизабет тоже держала со мной дистанцию. Не знаю, за кого она меня тогда приняла. Генрих страдал в каюте от морской болезни, а я от нечего делать разгуливал по палубе и хочешь не хочешь пару раз проходил мимо Элизабет, которая привычно что-то рисовала акварелью. И вот один раз, проходя мимо нее, я услышал, как она со вздохом что-то тихо говорит. Мне показалось, что я услышал русские слова «Эх, Вера, Вера…» Я тогда очень удивился и даже остановился. Она обернулась и словно специально для меня сказала:
– Очень, очень я не внимательна.
(Русское имя «Вера» и английское слово «вери», что означает «очень» похожи по звучанию. – Примечание Автора)
«Показалось», – тогда подумал я и поспешил пройти мимо. Сейчас же с учетом того, как она представилась «Пусть будет Элизабет», я был склонен считать, что ее зовут по-другому. Что у нее русское имя Вера.
– Блин! – я снова подпрыгнул на своей верхней полке и опасливо посмотрел вниз.
Но Генрих спал. Мои терзания его совсем не беспокоили.
Я снова прокрутил в голове услышанные слова «Эх, Вера, Вера…» Звучали они так, как, если бы их произносил человек, для которого русский язык был родным. Что же получается? Что Элизабет – не Элизабет, а Вера. И она русская?
Я снова вытянулся на своей полке.
Сцена 58
Следующий день прошел ровно и спокойно. Прохладное отношение Элизабет ко мне сохранилось. Она продолжала держать со мной, что называется, дистанцию. Женщины это могут. Смотришь на женщину и понимаешь, что лучше к ней не подходить. Ничего хорошего не будет. Я и не подходил. Раскланивался, когда проходил мимо, приподнимал шляпу и… проходил дальше. Пару раз сталкивался с Терезой Одли. В отличие от Элизабет с Терезой мы обменивались улыбками, с ответом на мое предложение она не спешила, а я ее не торопил. Как я разузнал у капитана Хемпсона, до прибытия в Йокогаму оставалось примерно 3 дня. Примерно, потому многое зависело от ветра, который мог, как подтолкнуть корабль вперед, так и замедлить его движение.
За эти три дня нужно было довести дело по поиску часов. Поэтому утром, до того, как Генрих отправился шить, мы с ним прогулялись по палубе. В один момент он схватил меня за руку, что было нашим условным сигналом. Мимо нас проходил здоровый матрос с рыжей бородой. Я и он оглядели друг друга. Ну, что сказать, наглый тип. Смотрел на меня, словно примерялся, как поудобнее вытащить мой бумажник или даже сунуть нож под ребра. Но поскольку мы встретились не в глухом лесу и не в темном переулке, мы спокойно разошлись. Теперь я знал за кем следить. Я знал, что это он вор, что это он взял часы капитана. А вор ничего не знал обо мне. Преимущество было у меня, и поэтому наглый взгляд матроса меня совершенно не задевал.
Генрих ушел к китайцам, а я занял шезлонг на палубе и примерно час наслаждался солнцем и морским соленым ветром. За это время я пару раз видел рыжего матроса и пока никаких признаков беспокойства не заметил. Но пресвитерианцы пели, возвещая о продолжении расследования, пастор продолжал общаться с пассажирами, рассказывая им о своих поисках, и впереди было еще несколько дней для того, чтобы вывести вора из безмятежного состояния.
Потом я отправился на поиски бумаги, которая мне была нужна, чтобы нарисовать чертеж игрушки для Томпсона. Капитана беспокоить я не стал. У нас были с ним вполне хорошие, доброжелательные отношения, но я решил ими не злоупотреблять. Поиски начал с цирюльника, у которого заодно и побрился. Цирюльник ожидаемо оказался в курсе, что где лежит на корабле. По его совету я разыскал корабельного каптенармуса, у которого получил десяток листов бумаги чуть меньше альбомного размера, пару карандашей и бутылочку клея. За все это пришлось заплатить целый доллар.
Затем я уединился в каюте и попытался представить какой должна быть игрушка с бегающими картинками. Понятно, что главной деталью должен быть барабан, вращающийся в горизонтальной плоскости. На этом барабане должна была крепиться лента с картинками. Например, тот же самый солдат, колющий врага. Но окружность барабана большая, и на ленте может поместиться больше двух кадров. Пусть солдат прежде чем колоть немного помарширует. Да, а лента должна меняться. На каждой ленте свой сюжет. Это понятно. А что с барабаном?