На арене со львами
Шрифт:
Грант повел его к своей машине. Они молча отъехали— двое старых знакомых, неизбежно ощутившие под бременем смерти в своих отношениях перемены, которые наступили вместе с внешними переменами, оттого что Андерсон умер. В сущности, подумал вдруг Морган, кроме Андерсонов, их с Грантом по-настоящему ничто не связывало, и неизвестно, отыщут ли они теперь новую связь или расстанутся, вольные идти на все четыре стороны.
Грант показал направо, где высились стены в лесах.
— Новый отель при аэропорте.
Они выехали на шоссе. Шоссе было с трехрядным движением, но его недавно еще расширили.
— Машин тут прибавилось, когда открыли новый аэропорт, а как достроят отель, будет еще больше.
Быть может, кроме человеческой жизни? — неуверенно подумал Морган. Но и она потом еще долго оказывает воздействие на тех, кто жив.
Много лет назад, когда они с Зебом Вансом, с Мэттом и членами подкомиссии по табаку ехали с этого аэродрома, кругом лежали поля, постепенно сменяющиеся грязными пригородами, шоссе было тогда двухрядным. С тех пор он много раз ездил этим же путем, но никогда не обращал внимания на то, как неуклонно обступают растресканную бетонную ленту, а теперь еще с асфальтовой полосой по одну сторону, всевозможные станции обслуживания, рестораны, дешевые гостиницы, магазины, прачечные, банки, кегельбаны, катки, лавки уцененных товаров, кафетерии, склады запчастей. И через каждые несколько сот футов ярко освещенное автомобильное кладбище, гирлянды электрических ламп беспощадно высвечивают жалких железных чудовищ, прикорнувших на гравии или асфальте. А в последнее время появились еще стоянки для «домов на колесах».
— Ладно бы еще, что все кругом меняется,— вздохнув, сказал Морган.— Плохо, что все так уродуется. Что мы сделали с нашим континентом, Мэтт? Вы думали об атом? Какой он был и во что мы ого превратили? Взгляните вон на то немыслимое неоновое пугало над каким-то паршивым киоском с мороженым! Зеленое, красное, мигает, дергается, выше сосны,— а ради чего? Ради какого-то киоска, который даже и не открыт сейчас, ради того, чтоб люди покупали ненужные им товары.
— Я хотел…— начал было Грант.
— И хуже всего то,— перебил его Морган, сознательно оттягивая разговор,— что ни один из этих сотен киосков вообще никому не нужен и дурацкие рекламы горят попусту. Натыкали их, вот они и торчат из земли, точно поганые грибы, и проку от них нет, одно уродство. А мы смотрим и миримся.
— Не миримся, а потворствуем,— сказал Грант.— Рич, знал ли Хант про меня и Кэти, тогда давно?
А, черт, подумал Морган. Этого только не хватало.
— По-моему, Мэтт, в последние годы он даже и знал бы, так не придал бы значения.
— В последние годы и знать было нечего. Не думал я, что должен буду вам это объяснять.
Почему, интересно, он этого не думал? — спросил себя Морган.
— А знал или не знал он что-то раньше, со мной он мало говорил про Кэти.— Невелика ложь, утешил себя Морган; собственно, это была не ложь, а истинная правда, что Хант мало говорил про Кэти.— Черт, ведь и мы с вами никогда об этом не говорили.
— По-моему, он знал, Рич. Он со мной тоже не говорил, и все же, по-моему, он знал. Но все равно, он но мог не знать, что я был предан ему, потому что верил в него и восхищался им. Это я знаю, Рич.— Грант затормозил перед светофором.— Вы не согласны?
Разнесчастный сукин сын, подумал Морган. Откуда пам с ним знать, что Хант Андерсон думал о нем или обо мне? Или о Кэти? Просто он хочет, чтобы его утешили, уверили, что он не сделал Андерсопу ничего плохого. Может быть, и правда не сделал. Откуда нам знать? Теперь мы уже ничего о нем не узнаем.
Красный свет погас, зажегся зеленый, и Грант тронулся дальше. Навстречу из темноты вырвался огромный грузовик и с грохотом, точно турбовинтовой самолет, надменно пронесся мимо Морган почувствовал, как машину Гранта затягивает под его колеса, влечет навстречу
— Вы, видно, не согласны со мной,— сказал Грант.— Вы молчите.
— Я не поэтому.— Раньше Морган никогда не слышал в голосе Гранта волнения. Было что-то трогательное в том, как этот умный, всегда уверенный в себе человек нервничает и хочет, чтобы его успокоили. Странно, но Моргану Мэтт Грант раньше всегда представлялся сильным, не нуждающимся в помощи. Впрочем, он убедился, к своему великому огорчению, что людей, вообще не нуждающихся в помощи, на свете не существует. Да и что такого сделал Мэтт Грант? Если кто и виноват перед Андерсоном, то, наверное, Кэти: уж она-то знала, что делала, сама начала, сама и закончила.— Просто я обдумывал, что вам сказать. Хант был о вас очень высокого мнения. Он полагался на вас, как на свою правую руку, он это тысячу раз говорил. Он считал вас незаменимым работником, и вы правда были для него незаменимы, с первых же дней. Я бы даже сказал — говоря о Ханте, можно употребить это слово, верно?— что он вас любил. Я не знаю, что ему было известно о том, о чем вы говорите, но знаю, что на его отношении к вам это никак не сказывалось. Почему же вы зря терзаетесь?
— Потому что я его предал,— голос Гранта пресекся.— Вы это знаете, и я знаю. И Кэти знает, и было бы чудом, если бы этого не знал он. Вот потому я и терзаюсь.
— Сильное слово «предал»,— сказал Морган.— Дрянь слово. Весь мир его предал к чертовой матери, если уж на то пошло. Может быть, даже он сам себя предал. Как это определить, кто кого предает? Да и какое это имеет значение?
— Для меня имеет.
Морган вдруг вспомнил своего отца — из-за этого разговора о предательстве, признался он себе, — и усмехнулся горькой кривой усмешкой, невидимой в темноте машины. Он до сих пор так и не изжил ощущения вины перед отцом за то, что вырос не таким, как тот хотел: недостаточно честным, еще меньше — добродетельным. С тяжелым чувством вспоминал он этого гордого, прямолинейного пуританина, под чьей властью прожил столько лет; случалось, на рассвете, когда не спится, ему мерещилось, будто он слышит шаги отца по дому, как некогда в холодные рассветные часы своего далекого детства.
— И кроме того, я должен, мне кажется, сделать одно признание,— продолжал Мэтт.— Не хочу, чтобы вы или Кэти считали меня лицемером.
— Я не считаю, и она, я думаю, тоже.
— Потому что, понимаете…— На минуту Грант замялся, потом договорил с волнением в голосе: — Я решил добиваться места Ханта в сенате.
— Вот как,— равнодушно отозвался Морган.
— Я беру быка за рога,— говорил Мэтт.— Вам, наверно, покажется, что это бессердечно с моей стороны, но я уже разговаривал с губернатором.
— Вы, я вижу, времени даром не теряете.
— Но ведь и другие не будут терять! Губернатор, возможно, и сам бы не прочь попасть в Вашингтон, но я привел несколько веских доводов, и он, мне кажется, прислушался.
— Конечно. Никто лучше вас не знает этой кухни и людей. Вы даже чуть не всех сотрудников Андерсона сами панимали.
— Это был мой первый довод.— В свете от приборного щитка Морган видел, как оживилось обычно такое невозмутимое лицо Гранта, и говорил он тоже чуть громче обычного.— А второй довод — это что я лично был вне политики, и он об этом помнит. А следовательно, он не сделает никакого политического хода, если просто назначит человека, который лучше других знает эту работу, знает Вашингтон. Ну, а если к выборам в будущем году я не сумею обеспечить себе преимущества, тогда уж буду пенять на себя.