На арене со львами
Шрифт:
— А сами вы его вызывать не будете?
— Если не возникнет острой необходимости, то нет. Губернатор Хинмен — человек занятой.
Репортер отошел, довольный той чепухой, которой его напичкали: у него теперь был материал для вечернего выпуска, а что еще нужно такому репортеру? За столом появился Мэтт Грант и стал вынимать бумаги из набитого портфеля. Вокруг суетились Спрок и Берджер, извергая из себя табачный дым и статистические данные. Адам Локлир еще ее вышел на общественную арену и пребывал где-то на Юго-Западе.
— Таким путем вы добьетесь, что Хинмен сам полезет на рожон и потребует объяснений. Сперва вы затрагиваете его имя, а потом вдруг замолкаете, будто ничего и не было сказано. Но удивительно, что на вас жмут со всех сторон.
— Я его уже изучил.— Андерсон
К ним придвинулся Мэтт, озабоченный и важный.
— А насчет нажима не беспокойтесь, Рич. Нажим на нас действительно оказывают со всех сторон, да только мы люди привычные.
— Да, вы народ бывалый, ничего не скажешь. Вспомнить хотя бы первоапрельский розыгрыш.
Андерсон рассмеялся несколько натянуто.
— Вот именно! У нас есть разные способы пролезть в игольное ушко. Да и раньше были.
Вспоминать первоапрельский розыгрыш Андерсону было, конечно, не очень приятно. Так называлось в кругу его сотрудников промежуточное голосование во время выборов, когда, как представлялось Моргану, Андерсон, трезвый реалист, отличный оратор, человек, любящий соприсутствие других людей, впервые осознал, какое это нелегкое дело — руководить и управлять неразумным упрямым народом.
Андерсон со своими помощниками к атому времени вынужден был обосноваться в столице штата, и туда на исходе марта, ровно за месяц до решающего выдвижения кандидатур, приехал Морган, он привез показать Андерсону очередную статью. Под свой штаб Андерсон снял верхний танцевальный зал в отеле «Пьемонт». Здесь регулярно, во время каждой избирательной кампании, проводились всевозможные политические мероприятия, и не удивительно, что уже в вестибюле пахло сигарным дымом, недавно опорожненными плевательницами и так называемым «дезодоратором для общественных мест». Посвященные знали, что в одной из гостиных на девятом эта-же отеля некогда была заключена сделка, в результате которой Джесс Уоркит получил в 39-м году место спикера в конгрессе, а за это три года спустя на пост губернатора должны были выдвинуть некоего Клайда Р. Блачера, но ничего из этого не вышло, так как своевременно выяснилось, что в первую мировую воину он уклонился от мобилизации. В северо-восточном крыле, на площадке седьмого этажа, Старый Зубр, как рассказывали, как-то раз подвесил за ноги через перила местную шлюху, и, когда у нее из-за пазухи вместе с какими-то вещицами стремительно, под оглушительный визг, полетел вниз его бумажник, он якобы тут же на перилах бесплатно воспользовался ее профессиональными услугами. А по железной пожарной лестнице, что у задней стены, однажды позорно сбежала бюджетная комиссия в полном составе, спасаясь от гнева приверженок Американского легиона, которые явились под дверь той комнаты, где проходило секретное совещание, и каждая держала в руке молоток, дабы, как значилось на принесенных ими транспарантах, «выколотить себе дотацию».
Штаб Андерсона помещался в том же танцевальном зале, где шесть лет назад была главная квартира Зеба Ванса. Но и до этого и позднее в нем так часто располагались разные будущие сенаторы и губернаторы, что всегда странно было видеть между выборами на их месте подростков в белых смокингах, вальсирующих с девочками в шифоновых платьях, или дам в шляпах с цветами, распивающих чаи во благо какого-нибудь прогрессивного начинания, или же членов Гавайского клуба за ежегодным общим обедом, орудующих ножами под гром застольных речей. У Андерсона, по здешним меркам, штат сотрудников был не слишком большой, и Морган беспрепятственно прошел мимо нескольких технических служащих, занятых заклеиванием и надписыванием конвертов, и остановила его только верная Джералдина.
Она бдительно охраняла святилище — кабинет Андерсона, словно собственную девственность, на которую давно уж никто не покушался.
— Я к хозяину,— сказал Морган.
— У него совещание,— ответила
К этому времени Морган успел стать своим человеком в андерсоновском окружении и чувствовал себя достаточно уверенно. Поэтому он лишь слегка повысил голос:
— Если он там отсыпается после попойки с утра пораньше, разбудите его и скажите, что к нему пришли из газеты.
— У сенатора Андерсона мистер Грант,— веско возразила Джералдипа.
— В таком случае разбудите обоих.
Его громкий голос был, конечно, слышен за передвижной перегородкой, которая отделяла кабинет Андерсона от приемной и служила как бы символом всех избирательных кампаний: ничего постоянного, надежного, прочного от них не остается — только устаревшие предвыборные плакаты мокнут под дождем на каждой телефонной будке.
— Я, даже если ему звонят, и то не соединяю.
Джералдина с опаской оглянулась на дверь кабинета, но тут дверь эта приоткрылась, высунулся Мэтт Грант, еще более мрачный, чем обычно, и знаком пригласил Моргана войти.
— Спасибо, Джералдина.
Позднее Джералдина вместе со всем хозяйством Андерсона перебралась в Вашингтон, но выдержала там только две недели, а потом сбежала домой: какой-то негр в трамвае сидел прямо против нее, источая запах виски и касаясь ее коленом. Но Андерсону она была предана всей душой, и в тот день, войдя в отгороженный закуток, где с плаката на стене смотрело огромное угловатое лицо Андерсона, а под ним красовалась подпись: «Он сделает больше», Морган сам убедился, что они с Грантом всерьез чем-то озабочены. Хант оглянулся на Моргана, не произнеся не слова, и взгляд у него был почти такой же недовольный, как у Джералдины.
— Слава богу, что я не принес дурных вестей. А то бы вы меня, чего доброго, обезглавили.
— Угу,— буркнул Андерсон, все так же враждебно сверля посетителя глазами.
Морган знал, что это был один из его тактических приемов — вот так впериться взглядом в человека, смутить его и навязать свое мнение. Впрочем, у Андерсона это плохо получалось — он был слишком добр и отзывчив к чужим невзгодам. Моргану было с чем сравнивать — один раз его подвергли такой процедуре вполне квалифицированно, и сделал это не кто-нибудь, а сам президент Соединенных Штатов.
То была первая личная встреча Моргана с тогдашним президентом. Он просил о ней, но не получил ответа и уже успел забыть о своем ходатайстве, когда вдруг прибыло приглашение. Вот почему по ступеням Белого дома он взбежал, обливаясь потом, и был препровожден мимо секретарских столов из Овального кабинета в президентский кабинет, запыхавшийся, встрепанный и совсем не подготовленный к разговору. Президента стригли; он сидел посреди кабинета в кресле, закутанный полосатой простыней, слегка нагнув голову, а какой-то безвестный парикмахер подбривал ему затылок. У Моргана мелькнула мысль о том, сколько гарантий благонадежности было затребовано и получено, прежде чем этот безвестный человек получил право держать бритву у шеи «вождя свободного мира»; но долго размышлять на такую завлекательную тему ему не пришлось, ибо президент Соединенных Штатов устремил на него исподлобья уничтожающий взгляд; и в этих исторических стенах, дышащих значительностью и стариной, в торжественном молчании, царящем здесь, где решались все вопросы, которые только могли интересовать вашингтонского политического репортера, под немигающим взглядом, которому до Моргана было не больше дела, чем до парикмахера или до кремовых кушеток по обе стороны от камина, Морган не просто склонил голову перед человеком и местом — он был совершенно раздавлен. А президент все сверлил и сверлил его глазами. Морган начал что-то мямлить, он чувствовал, что сейчас упадет на колени, и лишь усилием воли заставил себя удержаться на ногах. Только потом, когда президент смилостивился и стал пичкать его какими-то россказнями, Морган осознал, как беспощадно поступил с ним этот человек, нарочно, с полным знанием дела употребивший свою власть и преимущества на то, чтобы унизить его и возвысить себя. В этом, рассуждал Морган, и заключается проклятие власти: кто хоть ненадолго вкусил ее, навсегда остается человеком опасным и бывает милосерден разве только по тактическим соображениям.