На берегах Ахерона. Смертельные сны о вечном
Шрифт:
Священника встретил и я во сне про "Хранилище душ мёртвых". Встреча и беседа со священником означает тяжкие испытания/ у сновидицы во сне это погружение в чёрные воды моря/. Погружение со священником в море может означать переход в иное состояние бытия. Подобранные со дна чёрного моря камни - приобретение важного духовного опыта/вспомните сон "Неизвестные камни от умершей мамы"/. Расплата со священником - трата душевных сил на эти испытания/ сновидица также поделилась своей энергией с эгрегором православия в виде священника, которые прибрали к рукам обряды погребения и считают себя доками в вопросах жизни и смерти, и с которыми поэтому нужно делится в такие моменты/.
Прогулка по городу и прохождение через золотые ворота - душа матери постепенно покидает земную юдоль и уходит в
20. Кошка в больнице
Сначала то ли мама, то ли я были в поликлинике, почему-то размещенной в белом древнерусском Кремле. Врезались в память толстенные стены башни из белого кирпича или беленого известкой, остроконечная крыша, лестница сбоку, массивное крыльцо на уровне второго-третьего этажа. Внутри башня и кремль - коридоры в разной степени освещенности. Почему-то я считала кремль монастырем и называла Лаврой. В здание могли войти далеко не все.
Потом мы с мамой оказались в больнице, за городом. При больнице был замечательный парк, и все больные, даже те, кто не мог ходить, должны были хотя бы раз в день гулять по парку. Корпуса больницы были старинной постройки, чем-то неуловимо напоминали Кремль. В больнице были странные врачи: некоторые в белом, но я видела их черными или в черном, другие и одеты небрежно, а сами светятся. Один такой "светящийся" был палатным врачом моей мамы, заодно и моим, потому что все чаще говорил, что мне надо бы прогуляться по парку, хотя бы раз, но я отвечала, что только с мамой, когда она сможет ходить. Все чаще смотрела в старинное окно, в парк, где медленно прогуливались пациенты. Мне конечно же, хотелось в парк. Он был таким красиво-печальным: мягкие, размытые краски, приглушенные тона, скорее, осенний, чем летний парк. Старые, узловатые деревья. Аккуратные дорожки. Однажды мы с мамой поспорили, в палате появилась бабушка, еще какие-то женщины, и мама вдруг сказала, что скоро вернется. "Ты думаешь, я так и буду здесь торчать? Я жить хочу! Я скоро вернусь, жди меня", - заявила она. С этого момента мне стало становиться все хуже и хуже. Я все-таки смогла выйти в парк, не помню, чтобы это доставило мне такое удовольствие, как ожидалось. И все же воспоминание о парке было самым приятным.
Город, где находится больница, охвачен волнениями, но транспорт работает. Я не хочу уходить, но, если не принесу требуемого, случится что-то ужасное. Тот самый "светящийся" врач убеждает меня не идти или быть осторожной. Мы выходим в коридор и становимся опять у окна в парк. По дорожке идет молодая женщина в сером спортивном костюме. Жить ей осталось недолго, почему-то мелькнула мысль.
– Вам самой надо бы побыть здесь, вы плохо выглядите, - сказал врач озабоченно.
– Нет, все хорошо, это свет так падает, - ответила я, хотя ощущала тошноту и сильное головокружение.
– Будьте осторожны.
– посоветовал он.
– И не волнуйтесь, с мамой все будет хорошо.
Пошла в город. Больница на окраине города была будто бы "отдельным государством", надо было пройти парк, выйти на дорогу по гребню заградительного вала между садом и полем. Опять же, размытое, хмуроватое небо, но оно приятнее пронзительной лазури, мягкая трава. Кажется, прошел дождь, все блестит от влаги. Я очень хочу спуститься в поле, где, сквозь стерню, проросла мягкая травка, в некоторых местах она очень хорошо отросла и даже успела полечь от собственной тяжести. Но мне надо в приемное отделение, через которое все, кто желает и кто может, выходят во внешний мир. Запомнился фруктовый сад своим осенним запахом подгнивших плодов и прелых листьев. Я благополучно добираюсь до приемного отделения, попадаю в совершенно белую комнату, просторное помещение, очень похожее на станцию метро. Да, так и есть, это станция метро! Впереди - эскалатор. К турникетам выстроилась очередь из черных людей-теней, очень плотных, слышны шум, гам, ругательства, нетерпение. Какая-то пожилая медсестра или врач дает мне жетон и я, преодолевая чудовищную дурноту, иду к турникетам, храбро ввинчиваюсь в толпу, расталкиваю всех локтями, добираюсь до турникета, забрасываю жетон в щелочку и - еще шаг, и я смогу вырваться. Но вдруг мне становится так плохо, так кружится голова, так тошнит, что я не могу стоять на ногах и падаю. Ноги подкашиваются, я цепляюсь за воздух и мягко оседаю на пол. "Когда человек падает в обморок,
Очнулась я на диване в совершенно белом помещении небольшом, но все же просторном. Очень кружилась голова. Возле меня были санитарка и тот самый "светлый" врач, который предостерегал меня от путешествия. Я попыталась хотя бы сесть, но не смогла. Меня влекло к турникетам, они виднелись вдалеке, и я знала, что за ними - спуск в черную бездну, и все же хотела попасть в эту рокочущую бездну, именно туда. Мне казалось, то, что расположено за турникетами, глубоко внизу - это своего рода плавильная печь, где я растворюсь, вместе со своими горестями, исчезну, перестану быть.
Однако пожилая медсестра сказала, что мне еще рано, и позвала того самого "светлого" врача, а он, забежав на минутку, посмотрел на меня, сел на диван (кстати, застеленный белым) и сказал мне:
– Очень редко бывает, чтобы те, кто хочет пройти через турникет, не смогли этого сделать. Вам повезло. Так не обесценивайте своего везения! Другого шанса может и не случиться. Вас, конечно, надо бы в отделение забрать, но лучше, если останетесь здесь. Я буду наведываться.
– Но вы же не можете часто здесь бывать,- заметила медсестра, - а ей не становится лучше.
– Буду бывать так часто, как смогу.
– заверил ее врач.
– Пусть отлежится.
После этого он отослал медсестру и, наклонившись ко мне, тихо-тихо проговорил: "Будьте здесь, пока вам не станет лучше, и - главное!
– ничего и никого не бойтесь. Сможете вставать, и мы найдем другой путь отсюда".
Он ушел. Шли дни. Я пообвыклась в совершенно белой комнате, с грохочущим вдали турникетом, с молчаливой, старательной медсестрой. Смутно помню, что часто теряла сознание, не спала, что меня кормили чем-то вкусным, ароматным, вроде желе. Однажды я попыталась встать, мне это удалось, но опять упала. Помню, что меня, по большому счету, и не лечили, вообще, мое пребывание там было как будто против правил. Но хорошо помню, что никаких эмоций не испытывала.
Потом наступила странная ночь. За стенами помещения, которое то сжималось с небольшую комнатку, то становилось огромным и стены его терялись в серой мгле, наступило лето. Не знаю, как я ощущала это, была уверена, что там жарко и ослепительно солнечно. А в помещении появились окна, в них проглянула зелень. Я почувствовала запах свежескошенной травы, ощутила, как какая-то невидимая заслонка дала крошечную трещинку и в меня проникла капелька энергии. Головокружение не прошло, но я смогла встать и попыталась дойти до окна, однако провалилась в черную пустоту и очнулась на кровати.
Была ночь, но помещение отлично освещалось, неизвестно как. Было так светло, как будто светилось все: стены, белье, потолок, да и я сама. Медсестры не было. В приотворенную дверь заглянула черная, очень плотная, тень, подошла ко мне. Это одна из бывших маминых сослуживиц. Она пришла просить прощения у меня, потому что к маме ее не пустили. Она так скорбно смотрела на меня, что мне ее стало жаль, хотя - странное дело!
– никаких чувств, эмоций во мне вообще не осталось. Я ей ничего не сказала, а она, до жути испуганная то ли помещением, то ли мною, ушла. Потом пришла другая женщина, пожилая, во сне я помнила, кто это, но, проснувшись, забыла. Эта женщина не была плотно-черной тенью, она была серой, сероватой, теплой, и она, преодолевая овладевший ею страх, вошла, подошла ко мне и села на кровать. Сначала она очень боялась, и этот эпизод, как она преодолевала свой страх и свое чувство вины, мог бы украсить любой фильм или спектакль. Страшнее всего ей было сесть ко мне, но самым жутким испытанием стали белые стены. И все же она сделала это. Высокая, плотная женщина. Стала болтать о пустяках, потом взяла меня за руку. Первая из всех, кто был со мной! Я ощутила, как щель в невидимой заслонке стала чуть шире. Но мне опять поплохело. Серая женщина стала как будто тоньше, прозрачнее, светлее. Она заговорила о поле, о фруктах в саду, но я не заинтересовалась ни тем, ни другим, ни даже морем. Я по-прежнему хотела в тот черный котел, который гудел глубоко под турникетами и к которому надо спускаться по гудящим эскалаторам. Меня влекло туда с непреодолимой силой и, глядя на серую женщину, я вдруг поняла, что, как только мне станет легче, я пройду туда, и никто мне не помешает, ведь турникет уже проглотил мой жетон.