На берегах Ганга. Прекрасная Дамаянти
Шрифт:
В домашнем кругу Гастингс казался совершенно другим человеком и поддерживал светский разговор, тщательно избегая всего, что относилось к делам или политике. Он говорил об искусстве и науках, о новейших произведениях европейской литературы, индусских древностях, обычаях страны. Баронесса Имгоф как нельзя лучше умела поддерживать разговор, как и сэр Вильям, человек всесторонне образованный, с ясным живым умом.
Зато барон Имгоф почти все время молчал и держал себя за столом как простой служащий.
— Будьте любезны, сэр Вильям, — сказал Гастингс после десерта, —
— Благодарю за поручение, мне будет в высшей степени интересно посетить дом знатного индуса. Супругу магараджи мне едва ли удастся увидеть, так как гарем его, вероятно, никогда не открывается для посетителей мужского пола, а тем более иностранцев…
— Ошибаетесь, милый друг мой, — сказал Гастингс. — У индуса вовсе нет гарема. Настоящий индус, а знатный в особенности, вовсе не признает затворничества женщин и не прячет их. Вам наверняка удастся видеть супругу магараджи, и, полагаю, вы останетесь довольны, — прибавил он улыбаясь, — по слухам, красавица Дамаянти — прелестнейшая женщина, и получила хорошее европейское образование. Когда вы вернетесь, будьте любезны явиться к полковнику Чампиону. Он получил от меня приказ для важной и тайной экспедиции, и вы должны ему сопутствовать. Вас не будет несколько дней, но зато представится случай изучить нравы туземцев вполне обстоятельно.
— От души благодарю за доброту вашу и постараюсь оказаться ее достойным. А теперь поспешу исполнить поручение.
Вскоре он в полной парадной форме, на чистокровном арабском жеребце, в сопровождении многочисленной свиты подъезжал ко дворцу Нункомара. Слуги бросились ему навстречу и без доклада сопроводили в покои магараджи. Тот встретил его на пороге приемной, приветствовал как старого, хорошего знакомого и тотчас же повел в гостиную.
Он с почтительным поклоном выслушал благодарность, которую сэр Вильям принес ему от имени губернатора, и, по-видимому, был вне себя от радости, что баронесса Имгоф вспомнила о его супруге и послала ей такие роскошные подарки. Он тотчас же послал позвать бегум Дамаянти и приказал также явиться своему сыну Гурдасу.
— Весь дом мой, — сказал он, с выражением восторга, — должен быть свидетелем той чести, которую угодно оказать мне губернатору и его высокой, отличающейся такими великолепными качествами приятельнице.
Немного погодя явился Гурдас, высокий, стройный и красивый молодой человек лет двадцати двух. Он, так же как и отец его, носил индусский костюм, только из менее роскошной ткани и почти совсем без украшений. Лицо его было бледно, над губами и на подбородке виднелся легкий пушок. На отца он смотрел с каким-то чувством страха, особенно в то время, когда тот начал рассказывать, как внимателен был к нему губернатор. Непосредственно за молодым человеком явилась и прекрасная Дамаянти, сопровождаемая многочисленными прислужницами.
Сэр Вильям стоял как бы ослепленный
Молодой офицер пошел ей навстречу и хотел с обычной европейской галантностью передать ей привет баронессы, но язык плохо ему повиновался и он с трудом пробормотал несколько бессвязных слов. Дамаянти тонким чутьем, свойственным всем женщинам земного шара, сразу заметила впечатление, произведенное ею на молодого человека. Глаза ее с удовольствием остановились на высоком стройном офицере, молодецкий рост и осанка которого еще больше выигрывали от красивого военного мундира, а взор красноречивее всяких слов выражал его волнение.
От магараджи также не скрылось глубокое впечатление, произведенное супругой на молодого офицера, и по тонким губам его скользнула хитрая улыбка. Он быстро подошел к супруге и повел ее к столу, на котором были разложены подарки баронессы Имгоф, прославляя доброту последней и превосходное качество подарков.
Дамаянти при виде подарков всплеснула руками и неутомимо пересматривала по нескольку раз все вещи, прелестью новизны возбуждавшие в ней тысячи вопросов о том, как употребляют и для чего служит тот или другой предмет.
Сэр Вильям уже успел овладеть собою. Он отвечал на вопросы Дамаянти и был не в силах даже на минуту оторвать от нее взор. Когда ее глаза, пылающие страстным блеском, встречались с его взглядом, юношу как будто пронизывал электрический ток. Когда же при передаче какой-нибудь вещи рука его дотрагивалась до ее руки или дыхание ее касалось его щеки, сердце билось сильнее, и кипучая кровь приливала к вискам и щекам.
— Как приятно, должно быть, носить такие ткани, — сказала Дамаянти, проводя рукою по фиолетовому бархату. — Здесь, конечно, при палящих лучах нашего солнца, ходить в них невозможно, но все же я доставлю себе удовольствие пользоваться ими.
Она сказала своим прислужницам несколько слов по-индусски, те положили на пол кусок тяжелого бархата и несколько подушек, и Дамаянти в очаровательной, грациозной позе прилегла на это импровизированное ложе, откинув голову и подперев ее руками, роскошные косы спустились на плечи и грудь.
— Разве это не прелесть? — спросила она, обжигая сэра Вильяма взглядом из-под полуопущенных ресниц.
Тот пробормотал что-то нечленораздельное и сделал движение, как будто готов был пасть перед нею ниц в безмолвном восторге. И действительно, картина, представлявшаяся ему, была восхитительна.
Магараджа со свойственным ему умением и ловкостью продолжал разговор, не подавая вида, что заметил, как коротки и односложны ответы сэра Вильяма, и что последний краснел, как школьник, когда встречался со взглядом Дамаянти, все еще покоившейся на придуманном ею ложе и освежавшей себе губы сладким фруктовым соком, который она приказала подать себе в одной из подаренных ей чашек севрского фарфора.
Молодой Гурдас сидел безмолвно и только изредка вставлял слово. Иногда он мрачно посматривал на Дамаянти, и тогда на губах его мелькала горькая улыбка.