На берегах Ганга. Прекрасная Дамаянти

Самаров Грегор

Солнце уже опустилось за вершины гарциний, когда сэр Вильям вспомнил, что получил приказание принять участие в какой-то экспедиции полковника Чампиона. Он поспешно поднялся и откланялся Нункомару, который пригласил бывать в его доме в любое время. Гурдас поклонился гостю мрачно и безмолвно, Дамаянти же, подражая обычаю англичанок, протянула ему руку. Сэр Вильям поднес ее к губам и поцеловал так горячо и страстно, что индуска вся вспыхнула и еще ниже опустила ресницы.

Сэр Вильям переоделся в походный мундир и в сопровождении двух слуг, захвативших его багаж, помчался в форт Вильям.

Здесь уже стоял готовый к отправлению большой отряд конницы в полном вооружении. Сэр Вильям явился к полковнику Чампиону, даже не спрашивая о цели их ночного

марша, которая, впрочем, в данный момент интересовала его весьма мало, так как все мысли были заняты красавицей Дамаянти.

Едва солнце скрылось за горизонтом, отряд двинулся в путь в полном безмолвии.

Полковник Чампион и сэр Вильям ехали рядом молча. Старый солдат с грустью думал о возложенной на него неприятной служебной обязанности. Мысли же молодого офицера снова витали около прекрасной Дамаянти, и под звездным небом теплой летней ночи ему все еще представлялась очаровательная картина: лежащая на темном бархате красивая женщина, бросающая вверх душистые цветы лотоса.

IV

Улица, ведущая из Калькутты в главный город провинции Орисса, древней священной земли индусов, Катак, по преданиям, основанный богами, чтобы искупить грехи смертных, вьется вдоль юго-западных склонов Землиндара. Вдоль моря тянутся заросли низкорослых кустарников и камыши, где обитают хищные звери и ядовитые змеи, и куда избегают ходить даже самые смелые из туземцев. Далее, вверх по склонам, растут громадные леса, а еще выше, на границе непроходимых лесов, к которым примыкают рисовые поля и пашни, расположены довольно богатые деревни, в которых местами еще заметны признаки благосостояния древних индусов.

Во всей Ориссе единственной годной для судоходства гаванью, из которой можно было выходить прямо в море, было устье реки Маганади, и поэтому здесь преимущественно проезжали торговцы и путешественники, которым приходилось ехать в Калькутту или из Калькутты в Катак.

Этот путь и избрал д’Обри, чтобы через Катак доехать до моря и под видом итальянца-комиссионера или же, если верить паспорту, английского офицера, совершить путешествие в Мадрас, а оттуда — в Пондишери.

Сев на корабль в Калькутте, он наверно возбудил бы подозрения, в Катаке же ему бояться нечего, и он весело пустился в путь. Опасаться встречи с хищными зверями можно было только в ночное время, потому что днем тигры покидают джунгли весьма редко и почти никогда не нападают на путешественников.

На некотором расстоянии от кавалера д’Обри следовали его слуги-индусы, а он сам беспечно смотрел на вершины кедров, любуясь их могучими кронами.

В густой чаще леса, почти около самой дороги, расположилась группа людей, ловко скрывавшихся от взглядов прохожих. Эта странная и даже страшная компания была занята едой малоаппетитной, но для них, по-видимому, весьма лакомой. От молодого бычка, на шее которого еще виднелась веревка, отрезали куски мяса, и каждый из присутствовавших жарил свою порцию, надетую на острый конец палки, на дымящемся костре. В высокой траве валялись бутылки с араком и ромом, из которых они время от времени пили большими глотками. Все эти расположившиеся вокруг огня люди имели крайне страшный, неприятный вид. Мужчины и женщины различного возраста были одеты в лохмотья или звериные шкуры. Лица их были грязножелтого цвета и безобразны, с животно-диким выражением, волосы жесткими прядями торчали в разные стороны.

Это была орда парий, самой низкой, самой отвратительной касты индусского народа. Их до того презирают, что не позволяют дышать одним воздухом с браминами. С ними обращаются как с дикими животными. Они живут в лесах, питаются крадеными или издохшими животными и подчас соединяются в опасные разбойничьи шайки. Густые лесные чащи провинции Орисса представляли для этих изгоев общества весьма удобные убежища. Здесь они находили достаточно дичи и воровали в ближайших окрестностях все, что попадалось под руку.

Чем страшнее и безобразнее казалась расположившаяся кругом огня группа, тем

сильнее удивило бы случайно проникшего в эту глушь человека, что в непосредственной близости от нее, под деревом, лежал юноша, по-видимому, не имевший ничего общего с остальными. Ему могло быть лет восемнадцать или девятнадцать и, несмотря на весьма скромное платье, он не был лишен известной доли изящества и элегантности, которую трудно было надеяться встретить в такой глуши. На нем были камзол и короткие брюки из грубой шерстяной материи, мягкая поярковая шляпа и крепкие кожаные башмаки. Лицо его было правильно и красиво, а цвет кожи почти такой же белый, как у европейца. Руки также были белы, изящны и красивой формы, а каштановые волосы густыми, мягкими локонами выбивались из-под шляпы. Черты лица его, несмотря на мягкость и нежность молодости, уже выражали горечь, печаль и ненависть. Губы были плотно сжаты, и красивой формы рот кривился от едкой насмешки. Большие темно-карие глаза смотрели злобно и угрожающе и казались жестокими и неумолимыми. За поясом камзола торчали длинный кинжал и два пистолета великолепной работы. Рядом на траве лежало такое же превосходное ружье. Сумка с пулями и пороховница были перекинуты через плечо. В пиршестве остальных он не принимал участия. Около него на широкой каменной плите, заменявшей стол, находились стеклянный сосуд со смесью арака и воды, бананы и вареный рис. Иногда он съедал что-нибудь, затем снова погружался в свои мрачные думы, прислонясь спиной к стволу большого кедра, осенявшего его широкими ветвями.

Так прошло немало времени.

Вдруг юноша поднялся и насторожился. Со стороны дороги раздался топот. Глаза молодого человека сверкнули мрачным блеском демонической радости, и через сжатые губы вырвался своеобразный полушипящий-полусвистящий звук. Услышав его, парии встрепенулись, прервали обед и вскочили. Все разом бросились к лежащему рядом оружию: кинжалам, большим бамбуковым палкам с острыми железными наконечниками, лукам со стрелами и тихо, неслышными шагами, как дикие кровожадные звери, стали собираться вокруг юноши — их предводителя, который стоял также с оружием в руках. Топот копыт раздавался явственнее и все приближался. На лицах парий выражалась алчная радость. Движения их были тихи, беззвучны, как у привидений. Вожак сделал повелительный знак. Парии остановились позади него и, когда он направился к дороге, последовали за ним ползком, беззвучно пробираясь через ветви и вьющиеся растения, как толпа страшных привидений.

Он быстро достиг края дороги и притаился за стволом могучего кедра, совершенно незаметный за плотной стеной вьющихся растений, окружающих ствол. Глаза его светились фосфорическим блеском. Он приподнял ружье, просунул дуло в просвет между листьями и замер.

Топот копыт приближался. Лошадей было несколько. Вдруг раздался выстрел. С дороги донесся короткий болезненный крик. Парии продолжали беззвучно приближаться.

Кавалер д’Обри только успел поравняться с местом, где скрывались парии, как выстрел поразил его в самое сердце. Растопырив руки и не издав ни единого звука, он закачался в седле и свалился с лошади. Оба сопровождающих его индуса с ужасом посмотрели на чащу леса, обменялись несколькими словами и, повернув лошадей, пустились в бегство. Но парии, услыхав резкий крик предводителя, высыпали из чащи леса, настигли всадников, сорвали с седел и в одно мгновение растерзали. Они продолжали наносить уже мертвым телам новые и новые удары бамбуковыми палками и кинжалами.

Предводитель остановился возле тела д’Обри, рассматривая труп и наматывая уздечку коня кавалера на свою руку.

— Его настиг злой рок! — сказал он мрачно. — Это его несчастье, что он заехал сюда, в область моего мщения людям. В его стране не знают кастовой разницы, низводящей человеческое существо до положения дикого животного. Там стараются поддерживать несчастных и поднять их из грязи, как мне говорили, здесь же они преследуемы. Но все равно, — прибавил он, горько улыбаясь, — не мне жалеть других, раз меня затравили, как зверя.