На берегах Ганга. Прекрасная Дамаянти
Шрифт:
— Это мне известно, — возразил Раху, — и я сумею отыскать их. Назови мне имена тех, кого ты знаешь.
Хакати перечислил целый ряд имен.
— Я их запомню, — сказал Раху, — а завтра возвращу записную книжку. Только вот что еще. Если Нункомар станет расспрашивать тебя, где ты кочевал, — а это он сделает непременно, — то ты скажешь ему, будто имел стычку с толпой парий на том месте, где мы когда-то с тобою встретились, что ты победил и убил их предводителя, которого сообщники называли Аханкарасом…
— Аханкарасом!.. — повторил Хакати, стараясь запомнить это имя. — Хорошо, не забуду.
— Теперь
— Все будет так, как ты велишь, господин, — ответил Хакати, кланяясь. Потом, не оглядываясь, побежал обратно к балагану, откуда только что начала расходиться толпа.
Когда шаги его затихли вдали, Раху, никем не замеченный, вернулся в город.
Час спустя капитан Синдгэм вошел в кабинет губернатора и рассказал ему о раскинутой над страной паутиной и приготовлениях к общему восстанию.
— Неужели они осмелятся? — спросил Гастингс с недоверием.
— Нункомар осмелится на все! — возразил капитан. — Льва и тигра может запугать власть более сильная, но змея, свернутая в клубок, в любое время готова к прыжку, если ей вовремя не размозжат голову, а голова эта — Нункомар! Ваша милость сомневается! — продолжал он, вида, что Гастингс продолжает недоверчиво качать головой. — Вот список лиц, завербованных агентом только в Бенгалии, чтобы подготовить народ и сборные места для оружия и амуниции, которые должны прибыть из Пондишери. Завтра список будет в руках Нункомара, он был бы у него еще сегодня, если бы я не перехватил его.
Он передал губернатору записную книжку Хакати. Гастингс, довольно хорошо разбирающий письменные знаки индусов, начал читать.
— Дело, действительно, опаснее, нежели я предполагал, — сказал он. — Здесь, в самой Калькутте, на моих глазах, у меня под рукой готовится восстание! Но какими судьбами эта книжка попала к вам в руки?
Капитан коротко рассказал все, что произошло час назад. Гастингс смотрел на него с выражением нескрываемого удивления.
— Мне снова приходится благодарить вас, — сказал он. — Вы оказали мне громадную услугу. Я не боюсь открытых врагов, но боюсь тайных. Нужно сейчас же арестовать и допросить всех записанных здесь лиц, это произведет среди них переполох и заглушит восстание в самом зародыше.
Капитан покачал головой.
— Список, находящийся в руках вашей милости, охватывает только небольшую часть раскинутой Нункомаром сети. В стране действуют и другие его агенты. Нам следует выследить все нити и собрать их в наши руки.
— А если будет поздно?
— Раз нам известен центр заговора, то никогда не может быть поздно. Напротив, в удобный момент мы арестуем участников, захватим оружие и амуницию. Мы еще выиграем от того, что воспользуемся средствами врагов наших. Я обещал Хакати возвратить его заметки, и завтра они будут в руках Нункомара. Пусть подпольное дело идет своим чередом и упадет нам в руки зрелым плодом.
Гастингс задумался.
— Вы правы, капитан, — сказал он немного погодя, — вы совершенно правы! Но уверены ли вы, что циркач этот не изменит
— Он меня не выдаст, — возразил капитан с уверенностью. — За это я могу ручаться вашей милости головой.
— Но почему? Разве он не предал с легкостью Нункомара?
— Он боится меня больше Нункомара, — возразил капитан, — потому что знает: его ждет неминуемая погибель, если он изменит мне…
Гастингс содрогнулся при тоне, которым были сказаны эти слова, и невольно опустил глаза перед мрачным угрожающим взором капитана.
— К страху его присоединяется и жадность, — продолжал Синдгэм. — Я хорошо заплатил ему, может быть, даже больше, чем Нункомар.
— Вы хорошо знаете людей, — сказал Гастингс, улыбаясь. — У вас были расходы, позвольте мне возместить их.
Он написал чек на две тысячи фунтов и передал его капитану.
— Этого достаточно?
— Вполне. Если мне понадобится более, я позволю себе снова явиться к вашей милости. Для меня золото — лишь средство к достижению великой цели.
Он спрятал чек и записную книжку в карман и последовал за губернатором в салон баронессы, куда ежедневно собиралось обедавшее у нее общество. Маргарита с радостью бросилась навстречу своему шталмейстеру и нежно к нему прижалась. Капитан наклонился, погладил русую головку, и серьезное лицо его озарилось ясным светом.
Обед прошел весело и оживленно, как всегда. Гастингс, по обыкновению, вел разговор, не касаясь ни деловых, ни политических вопросов. Баронесса также обладала искусством оживлять и поддерживать беседу, а капитан говорил так спокойно, так просто и ясно о прелестях индусской поэзии и искусства, которые, по словам его, он изучал в Мадрасе, что Гастингс снова с невольным чувством какого-то суеверного страха посмотрел на этого человека.
Сэр Вильям сидел, погруженный в мечты, и только изредка поглядывал на капитана Синдгэма со странным чувством невольного смущения, еле заметно улыбался и качал головою, будто желая отделаться от навязчивой неприятной мысли.
Вечером, когда небольшое общество разошлось по своим покоям, капитан, как обычно, пришел в комнату сэра Вильяма, где оба товарища выпивали по стакану панхи и, растянувшись в удобных креслах, беседовали о событиях прошедшего дня.
Но в этот вечер разговор почему-то не клеился. Сэр Вильям задумчиво следил за голубоватыми кольцами дыма, поднимавшимися из витой трубки наргиле. Капитан сидел, мрачно уставив глаза в одну точку, и будто не решался высказать овладевшую им мысль. Наконец равнодушным тоном, но пристально и пытливо остановив на товарище взгляд, он заметил:
— Магараджа Нункомар, должно быть, в первый раз привез сюда свою супругу, раньше мне не приходилось встречать ее здесь…
— Да, она была здесь в первый раз, — ответил сэр Вильям, не поднимая глаз и стараясь казаться как можно равнодушнее.
— Между тем вы уже были знакомы с Дамаянти? — спросил капитан, по-видимому решившийся продолжать не совсем приятный для собеседника разговор. — Она вас тоже знает.
— Я несколько раз бывал в доме магараджи. Он лично приглашал меня, и я, конечно, счел нужным воспользоваться приглашением, чтобы лучше изучить жизнь и обычаи Индии.