На безымянной высоте

Черняков Юрий Веняаминович

— Представляете, Оля, я хотя бы у немцев дослужил­ся до капитана.

— Подождите пока переодеваться, товарищ лейте­нант, — добавил старшина. — А то мало ли кто что поду­мает, увидев вас в немецком мундире. Вас не все еще зна­ют, а народ здесь нервный, горячий... Велено было вам передать, как проснетесь, а наденете, когда за вами зай­дем, чтоб вместе в поиск. И надо бы вам еще в канцеля­рию зайти, там насчет документов что-то...

Малютин вошел в канцелярию штаба полка — тесную комнату в деревянном здании штаба, крыша которого была накрыта маскировочной сеткой. И сдал докумен­ты.

Там же находилась Ольга Позднеева, чье предписа­ние тоже находилось в стадии оформления. Писарь стро­евой части, пожилой старший сержант в очках, стучал од­ним пальцем по клавишам трофейного «ундервуда». В открытые двери других комнат видны были штабисты, склонившиеся над картами. И оттуда же восторженно смотрел на Олю Позднееву здешний писарь и шифроваль­щик, он же поэт и сердцеед сержант Гиви Майсурадзе.

— А правду говорят, товарищ лейтенант, будто это последнее наше наступление — и конец войне? — Пожи­лой писарь оторвал голову от своих бумаг. — Вы из диви­зии прибыли, может, там что-то слыхали?

Эти слова услыхали и в других помещениях и замер­ли, приподняв головы.

— Товарищ сержант, разрешите доложить, — усмех­нулся лейтенант Малютин, оглядываясь по сторонам. — Я находился не в Ставке Верховного главнокомандующего, а в тыловом госпитале на излечении. А там в бреду чего только не скажут, чего только не услышишь. Так что лучше эти слова не повторять.

— Вы только не обижайтесь, — сказал писарь. — Мы тут всех, кто только что прибыл, про это спрашиваем: может, кто слыхал, скоро ли войне конец.

— Давайте закончим этот разговор, — сухо сказал Малютин. — Неправильные, я считаю, вредные у вас здесь настроения... Расхолаживают личный состав перед решающим наступлением... — Он подошел к его столу. — У вас, как я вижу, лежит распоряжение поставить на до­вольствие для дальнейшего прохождения службы меня и младшего сержанта Позднееву как временно прикоман­дированную. Вот и оформляйте!

И в эту минуту в комнату на его голос стремительно вошла Катя Соловьева, связистка-телефонистка, отме­ченная майором Иноземцевым как прекрасная незнаком­ка, и ее лицо при виде лейтенанта Малютина засветилось от радости, которую она даже не пыталась скрывать.

— Еще раз здравствуй, Алеша... ой, здравия желаю, товарищ лейтенант! — звонко сказала она.

— Здравствуйте, товарищ сержант, — в тон девушке ответил Алексей, а глаза их сейчас говорили окружаю­щим совсем об иных, неуместных для армии неуставных отношениях.

Чемпионка по стрельбе это сразу почувствовала и, сузив глаза, перевела взгляд соперницы на лейтенанта Малютина, потом обратно на Катю.

Писарь же с истинно мужским пониманием отнесся к возникшей нештатной ситуации, поднялся с места, взяв все бумаги, и вышел в соседнюю комнату, откуда сержант Майсурадзе все смотрел и не мог насмотреться на Олю Позднееву, не замечая остальных.

— Идемте, я вас представлю нашим тыловикам, — сказал он чемпионке. — Вы же к нам ненадолго?

В дверях Оля все же обернулась, еще раз оглядела Катю с головы до ног. Но Катя не заметила этого ее взгляда.

Гиви Майсурадзе галантно, насколько позволяла его поврежденная рука, пропустил Олю вперед и плотно при­крыл за собой дверь.

Алексей

и Катя с минуту смотрели друг на друга, по­том порывисто сделали шаг друг другу навстречу... Она положила ему руки на плечи и смущенно спрятала лицо на его груди... Потом отстранилась, почувствовав, как он напрягся.

— Извини, тебе там тоже больно? — Она осторожно коснулась того места, куда он был ранен и куда она толь­ко что положила руку.

— Там почти прошло, — заверил он, удержав ее руку и снова приложив к тому месту, где была старая рана. — Иног­да побаливает, но на мне все заживает как на бобике...

Она покачала головой, не доверяя сказанному.

— Это уже какая у тебя по счету? — тихо спросила она. — Когда мы познакомились, была одна, правильно?

— Уже не помню. Да и не столь важно. Лучше скажи, как ты тут?

— А что нам, штабным, сделается... — вздохнула она. — Сижу на телефоне, на рации, соединяю с кем при­кажут, разъединяю, если закончат разговор... Алеша, я посылала тебе письма, ты ничего не получал?

— Ни разу. Я ничего не получал. — Он пожал плеча­ми. — Я тебе тоже писал, на разные адреса, которые ты мне дала. И ты ни разу не ответила.

— Это такой полк, Алеша... Мы же все время в на­ступлении. Редко когда у нас затишье, как сейчас. И по­чта за нами не успевала... Хотя другие наши девочки иног­да получали... А я уж подумала, что тебя снова ранили и у тебя в каком-нибудь госпитале начался роман с сестрич­кой. И ты меня совсем забыл... — Она отстранилась от него, шутливо сощурившись. И погрозила пальцем: — Не

обижайся. Это я так пошутила. Потом, когда ты уехал из Орла, я была в санбате, где тебя лечили, — думала, мо­жет, они дадут твой адрес... И там одна симпатичная сес­тричка, Зина ее зовут, мне тогда сказала, будто ты поте­рял много крови и долго был без сознания. И еще она сказала, будто тебя послали для дальнейшего излечение в тыловой госпиталь. Я ей поверила и хотела все бросить и ехать в тот госпиталь, чтобы сдать для тебя кровь, и толь­ко от нее узнала, что у нас с тобой разные группы. Но я все равно туда поехала, а тебя там никогда и не было... И зачем ей было нужно врать, не знаешь?

— Не знаю. А жаль. Представляешь, твоя кровь сей­час текла бы в моих жилах, — негромко сказал он.

— Теперь это все не важно. — Она опять осторожно прижалась к нему. — Я столько думала об этом! Думала: хоть бы ты поскорее вылечился и потом мы снова бы встретились... Пусть ненадолго, опять где-нибудь на стан­ции, в дороге... Или пусть меня ранят— и я окажусь в одном с тобой госпитале. А вот о таком, что тебя могут перевести в наш полк, даже не загадывала... И еще ругала себя за это.

— Это за что? — невольно улыбнулся он.

— Ну... Вот ты тоже не понимаешь. Если ты вернешь­ся из госпиталя — это значит, снова пойдешь под пули, снова будешь рисковать собой. А если, не дай бог... Нет, даже думать не хочу! И я решила: пусть Алеша лучше ле­жит там, в госпитале, до конца войны. Пусть даже мы потом не встретимся. Лишь бы он выжил... Но уже, гово­рят, недолго осталось.

— Чудачка... — Он отстранился, потрепал ее по воло­сам, потом, улыбнувшись, бережно и осторожно прижал к себе.