На боевом курсе
Шрифт:
– Ну да, - смеется Кулдин.
– Вы улетите, а я ищи ветра в поле.
– И уже всерьез: - Надо отвезти мою записку командиру дивизии. Ты, лейтенант, летать умеешь?
– Он хороший летчик, не сомневайся, говорит Родякин, и вместе мы идем к незнакомому самолету.
– Товарищ подполковник, такую машину впервые вижу, - замечаю я, теперь уже поняв, что записку доставлять придется на этом аппарате, а летные законы запрещают летать таким образом.
– Невелика беда.
– Да как же я на ней полечу?
Кулдин удивленно посмотрел на Родякина:
– А ты говорил, что хороший летчик. Какой он к
– Никак нет!
– опомнился я - Вы мне только покажите, что куда на этом самолете.
– Это другой разговор. Полезай в кабину!
Забрался я в кабину. Подполковник за несколько минут кое-что объяснил мне и сказал:
– Обучен, если смекалистый!..
Вырулил я, взлетел. Минут сорок был в воздухе. Пришел на заданный аэродром.
Произвел посадку. Командир дивизии принял записку, написал ответ, и я вернулся.
– Учти лейтенант многое на войне придется делать впервые, - заметил мне Кулдин, и я не раз вспоминал потом эти слова заместителя командира дивизии. Они были пророческими.
Наш полк стоял на аэродроме под Борисполем. Мы летали бомбить войска противника западнее и юго-западнее Киева. И вот как-то на нас навалилась большая группа Ме-109. Немцам удалось подбить два наших самолета. Группа рассыпалась. Вижу, остался один. Что делать? Я уже знал как атакуют Ме-109. Впереди Киев. Решаю снизится до предельно низкой высоты и с маневрированием уйти от преследования.
Несутся крыши старинного города где-то уже выше моей машины, а я все прижимаю и прижимаю ее к земле. Оторвался все-таки от "мессеров".
– Как ты уцелел, как ушел от "мессеров"?
– спрашивали потом ребята.
Я полушутя отвечал:
– Да в Киеве над Крещатиком летел ниже домов. Немцы, видимо решили, что я сам разобьюсь, вот и отстали...
В тот период пришлось мне летать на боевые задания с разными штурманами на "безхозных" самолетах, то есть на тех, где летчики, а чаще штурманы были ранены. Чаще всего мы бомбили скопление войск противника на привалах, на заправке техники. Тут удары были достаточно эффективны. Менее результативно было бомбометание на дорогах. Дорога - ниточка, легко и промазать. Летали, конечно, и на переправы, и на другие цели. Словом делали свое тяжкое, но нужное дело.
В те дни произошло большое событие в моей жизни. Партбюро полка посчитало, что я достоин быть коммунистом. Созвали собрание. Я изложил биографию - что там излагать было! Потом выступили мои товарищи. Заявили, что доверяют мне, и приняли в члены партии. Казалось бы, что изменилось. И все-таки изменилось. Ответственность моя возросла. За все, за все...
А полк то и дело менял полевые аэродромы, площадки: Яготин, Борисполь, затем Бровары, после чего опять Яготин. Из Яготина опять в Лубны, из Лубен перелетели на Голубовку, что под Прилуками. Летчики от постоянных перелетов в общем не страдали. А вот нашим техникам, мотористам - тем доставалось. Они ведь переезжали на машинах. Не было машин - пешком добирались. И это сутками, с аэродрома на аэродром... Бывало доберутся до места, а полка уже здесь нет. Снова переезды, переходы.
В очередной полет с аэродрома Голубовка под Прилуками в боевую группу включили и меня. Штурманом ко мне приставили лейтенанта Купчика. Группа была небольшая. Я, помню, шел на левом фланге.
Летчик никогда не бросит свой самолет, пока он жив, пока тянет мотор. Тогда я долетел на аэродром, зашел на посадку, выпустил шасси, но что-то мне мешало, что-то вызывало сомнения. У штурмана в кабине были щели, через которые просматривались стойки шасси в выпущенном состоянии. Колес через эти щели не видно. И вот штурман докладывает:
– Шасси выпущено.
По своей световой и механической сигнализации шасси тоже выпущено, поэтому иду на посадку. Приземляюсь и вдруг слышу необычные, резкие толчки с левой стороны. Наконец торможение, машина энергично разворачивается на 180 градусов. Я быстро выключил мотор, выскакиваю из кабины и вижу, что самолет стоит на одном правом колесе. Левое напрочь отбито от стойки и упало на землю, видимо еще при выпуске шасси, в воздухе.
До войны считалось, что подобная посадка практически невозможна.
А от атаки противника мы с Купчиком тогда довольно легко отделались. Ведь тот, который атаковал нас, был самый скоростной истребитель Германии "Хейнкель-113". Он не пошел в массовое производство, потому, что система охлаждения мотора была паровая. Паровые охладительные трубы и трубочки были смонтированы внутри по всему крылу, в связи с чем истребитель оказался очень уязвим и маложивуч. Попадание пули выводило из строя паровое охлаждение, а вслед за этим и мотор.
Больше я и мои товарищи с Хе-113 ни на земле, ни в воздухе не встречались. Немцы перестали его изготовлять.
Но вот мы оставили Голубовку - перелетели в Петривцы. Обстановка здесь была тревожная. Несколько дней назад враг форсировал Днепр и с двух сторон прорывался в район Миргорода: одна ударная группировка противника из района Чернигова, другая - из Кременчуга. А Петривцы как раз под Миргородом. То есть там где позже враг замкнул кольцо, окружив киевскую группировку наших войск.
Сидим на аэродроме. И вдруг замечаем, что на горизонте танки и мотоциклы. Конечно, немецкие. Очевидно, подошли разведывательные подразделения южной, кременчугской, группировки противника. Невольно началась суматоха, еще вот-вот и паника. Командир полка Родякин, начальник штаба Савинов, оба бледные как полотно, жестко и четко отдают приказания, вплоть до того, что каждому летчику называют номер его самолета.
– Пстыго! Номер семь!
Бегу к "семерке". Штурман уже в машине.
– Все проверил?..
– Тикать будем!
Подбежал к самолету техник звена:
– Товарищ командир, а меня оставите?
Кричу ему:
– Садись!
Тут кто-то еще из техсостава:
– Товарищ командир а меня - на погибель?
– Живо садись!
Пока с парашютом возился четверых посадил в штурманскую кабину. На взлете хвост машины поднял с трудом, еле оторвался от земли, но летим.