На боевом курсе
Шрифт:
Однако вернемся к делу. Наш 504-й штурмовой авиаполк, понесший большие потери, переправился наземным транспортом в Борисоглебск за новыми машинами, получил там 21 сверкающий "ил" и 16 июля сел на полевом аэродроме в Песковатке, приютившейся между Калачом и Сталинградом, на берегу Дона. Собственно, с этого аэродрома и начались наши боевые действия на Сталинградском фронте.
Лето стояло знойное, жаркое. Жара выматывала. На завтраке в столовой мы ничего не брали, кроме компота. В обед тем паче ничего не лезло в глотку. Разве только за ужином от сознания, что уцелел, аппетит повышался. Вообще перебоев в сытном
На боевые задания мы в ту пору летали в задонские степи. Вылетов совершали много, но командарм почему-то был постоянно нами не доволен. Он иногда по связи выходил на командира полка, минуя дивизию, и, видимо, крепко ругал его.
От Болдырихина то и дело приходилось слышать:
– Звонил командарм.. Не в духе! Разговаривал сердито. Досталось мне на орехи.
Командующий упрекал нас в том, что эффективность от наших "воздушных путешествий" незначительная - перевод горючего. Вскоре летчики убедились, что претензии его к нам не без оснований.
В одном из вылетов еще издалека мы заметили вражескую колонну, подошли ближе, и я скомандовал:
– Внимание, атакуем!
Точно в цель ударили наши "илы", уложили все бомбы. Заходим на второй круг, и тут, припомнив слова командарма, я впервые усомнился: " Да поразили ли мы ту цель? Пока ведь лишь можно утверждать, что побросали бомбы в пыль. А под пылью что?.."
Я занял место замыкающего группы, что бы проследить результаты работы ведомых. Штурмовики в атаке пронеслись над колонной. Потянул ветерок образовались просветы. Смотрю внимательно и вижу, что к машине что-то прицеплено - будто борона. Зачем машинам борона? Да и борона ли это? И машины далеко одна от другой.
Положил самолет в левый крен. Поедаю глазами колонну. Мать честная, чего же это немцы удумали!.. А было так. Идет машина. На ней укреплен канат, на канате метрах в 10-15 объемные связки хвороста. Хворост этот волочится по дороге, от него идет пылища, да такая, будто дивизия прошла. На самом деле техники в колонне раз, два и обчелся.
Приказываю всем прекратить атаки. Нашли другую цель и по ней израсходовали остатки боеприпасов. Когда вернулись с задания, рассказал командиру о своих наблюдениях. Он - на телефон. Докладывает Хрюкину. Генерал хмыкнул в трубку:
– Хвалю за наблюдательность. Мне только что доложили о том же. Пошли-ка ты туда своих молодцов еще раз. Только пусть летят не вдоль какой-то отдельной колонны, а поперек всех колонн.
И вот со звеном мы пошли поперек дорог уточнить, что к чему. Оказалось, что параллельно "пыльным" колоннам двигаются не столь пыльные, зато насыщенные техникой. Дороги им иногда даже поливают специальные машины.
Таким образом, хитрый прием врага был раскрыт. В дальнейшем чересчур пыльные колонны нас сразу настораживали. Хотя, конечно, крупные воинские соединения на марше не пылить не могут.
Говорят, век живи, век учись! А на войне особенно.
Враг с каждым днем приближался к Дону. Надвигалась не просто многочисленная орда - не в числе дело!
– но орда, посаженная на машины, укрытая броней,
Конечно же моторизованную орду голыми руками не возьмешь. Технике нужно противопоставить только не менее эффективную технику, а она у нас к тому времени уже была - наши танки, самолеты. Правда в количестве мы значительно уступали противнику. И это сказывалось на боевых действиях.
Представьте себе, три штурмовика вышли на цель - колонну вражеских моторизованных войск, протяженностью до пятнадцати километров. Способны ли они уничтожить или хотя бы остановить ее? Ясно, что об этом не может идти и речи. Остается одно - нанести удар по наиболее чувствительному месту и тем самым рассеять, задержать продвижение противника. Мы подобные задачи решали, обрушивая на врага бомбы, а затем обстреливая колонну реактивными снарядами, пушечно-пулеметным огнем. Били, как правило по головам колонн.
Недостаток сил для поражения крупных целей наши летчики в какой-то мере компенсировали неожиданностью, дерзостью атак, точностью ударов, приводивших в смятение до зубов вооруженного врага. Не случайно гитлеровцы прозвали наш штурмовик "черной смертью".
Короче говоря, мы, как умели, изыскивали скрытые резервы. Где выручала смекалка, где боевой опыт и мастерство. Иван Докукин, например, частенько водил свою группу предельно низко над землей, мог спрятать самолет в низине, пойме реки, за перелеском и скрытно подкрасться к цели. В полете виртуозно огибал наземные препятствия. Внезапно появившись над вражеским объектом, нанеся по врагу удар, также внезапно, на "бреющем" уходил.
В то время на фронте мы старались по-хозяйски относиться к имеющимся у нас штурмовикам, в тылу, в конструкторском бюро, специалисты размышляли о еще не выявленных возможностях этой нашей машины, ставили задачу выжать из нее все возможное и невозможное. В результате, помню, появился приказ Наркома обороны СССР об использовании наших самолетов как дневных бомбардировщиков. В нем говорилось: " Мы располагаем штурмовиками Ил-2, которые являются лучшими дневными бомбардировщиками против танков и живой силы противника. Таких ближних бомбардировщиков нет ни в одной другой армии.
Мы можем и должны значительно увеличить наши бомбардировочные дневные удары по противнику, но для этого надо немедленно покончить с вредной практикой недооценки самолетов Ил-2 как дневных бомбардировщиков и добиться того, что бы ни один самолет Ил-2 не вылетал в бой без полной бомбовой нагрузки".
Бомбовую нагрузку отныне предписывалось поднять сразу с четырехсот до шестисот килограммов. В полтора раза!
"Не резко ли?
– брало сомнение.
– Почему не постепенно, а вдруг?.." Понимали, предложенный вариант наверняка обкатан на испытаниях, но ведь машины, на которых проводились испытания, наверняка не были так разношены, не биты-перебиты. Кое-кто из бывалых летчиков полка полагал, что перегрузка, на предусмотренная при проектировании самолета, ухудшит его аэродинамические качества, его устойчивость, управляемость.