На боевом курсе
Шрифт:
— Это неправда, — горячо возразил Федосов. — А отстоять две вахты подряд на открытом мостике, когда ты мокрый до нитки и каждую минуту тебя накрывает волна, а ты должен зорко наблюдать за морем и за воздухом и не пропустить противника, — разве это не подвиг? Разве) для этого не требуются стойкость, выдержка и любовь к Родине?!.
— Да, ты, пожалуй, прав! — пораздумав, ответили матросы.
— Ну, а что у тебя в папке, давай сюда! — сказал Матяж.
Федосов открыл папку и извлек оттуда газетные вырезки. К ним потянулись матросы.
— Какой фронт вас интересует? — спросил Федосов.
— Сперва,
Федосов прочитал один за другим несколько очерков о жестоких боях под Москвой. Все слушали внимательно, лица матросов были сосредоточенны, глаза задумчивы. После чтения никто не решился нарушить молчания, пока Матяж не сказал с досадой и ожесточением:
— Как же эти проклятые фашисты до Москвы дошли?!.
— Товарищ Сталин ответил на этот вопрос, — объяснил Федосов. — Они напали на нашу страну внезапно и думали в полтора-два месяца покончить с нами. У них пока что больше танков и самолетов, чем у нас. Но это дело временное, еще не развернулись наши заводы в тылу…
— Опять же нет второго фронта, — добавил Зубков.
— Правильно! Мы воюем с ними один на один, и никто нам не помогает. Союзники только обещают помощь.
— Восточная пословица говорит: какие бы тебе ходули ни обещали, а свои ноги надежнее, — вставил Тюренков.
— Вполне с тобой согласен, — сказал Федосов: — Лучше всего надеяться на свои силы и здесь, в Заполярье, бить гитлеровцев так, чтобы они под Москвой это почувствовали.
Еще долго могла продолжаться эта беседа, но сигнал «готовиться к погружению» заставил всех разбежаться по своим постам.
… Первые дни пребывания на позиции прошли без особых событий. Внешне все было спокойно. Но все глубоко переживали каждый потерянный день. Продумывая всевозможные варианты, обобщая данные наблюдения, я делал выводы, разочаровывался и тотчас начинал думать сызнова. Не находя ответа на мучившие меня вопросы, я продолжал вновь и вновь анализировать все свои действия. Наш затянувшийся поиск глубоко переживал весь экипаж лодки. Все чаще можно было слышать вопросы: «Когда же мы встретим противника? Утопим ли мы кого-нибудь в этом походе?». Каждый день безрезультатных поисков камнем ложился на сердце.
Наконец было решено прорваться в маленький рыбачий порт, там иногда отстаивались одиночные транспорты, и попытать счастья. Но у самого входа в порт у нас заклинило носовые рули на полный угол погружения. Сначала казалось, что боцман недостаточно внимательно осмотрел приводы рулей перед выходом из базы, и где-нибудь вывалилась шпилька. Но боцман ответил, что все шпильки закреплены. Значит причина заклинивания носовых рулей крылась в чем-то другом.
Приняли решение лечь на обратный курс, с наступлением полной темноты всплыть и проверить рули. Когда всплыли — оказалось, что мы попали в рыбацкие сети и намотали их на ограждение рулей. Посланный на нос лодки рулевой, которого то и дело с головой накрывала волна, пытался освободить перья рулей, но полная темнота помешала ему. Пришлось вернуть его назад, переодеть в сухую одежду, дать стакан водки и уложить спать под тулуп. Это была единственная возможность промокшему до костей
Мы окончили зарядку аккумуляторной батареи и погрузились. Под водой казалось тихо, спокойно и даже тепло. Сбросив с себя полушубок, сильно отяжелевший от воды, я сел за стол, вытянул ноги и попросил Облицова снять с меня сапоги, в которых противно хлюпала вода. На лице образовалась маска из соли. Соль больно разъедала глаза. В последнее время мы не умывались, так как запасы пресной воды были на исходе. Срок нашего пребывания на позиции подходил к концу, но независимо от этого приходилось строжайше экономить пресную воду. Мне принесли полкружки воды и кусок ваты. Я промыл себе глаза, чтобы не воспалялись веки.
— Неужели мы никого не потопим, товарищ командир? — спросил меня Облицов, опрокидывая снятые сапоги и выливая оттуда воду.
— Утопим, товарищ Облицов, — только вы лучше прослушивайте море.
— Мы стараемся, товарищ командир, — как бы оправдываясь, проговорил он.
— Стараетесь? Значит, все будет в порядке! — отозвался я, не поднимая головы, хотя и без этих подтверждений отлично знал, — они делали все, что могли.
Положив сапоги к электрической печурке, Облицов подошел к дивану, аккуратно расправил подушку, собрал лишние вещи со стола моего маленького бюро и, не торопясь, отошел в сторону.
«Потопим! — с досадой подумал я. — Легко сказать! Почему же мы до сих пор не топили? Правильно ли мы поступали? Может быть, я совершенно неправ в своих выводах? Не представляю, чтобы за все это время ни один конвой не прошел через наш район? А если он не прошел, то со дня на день должен пройти, только где именно? Неужели ошибся?» — и опять, не найдя ответа, прошел в центральный пост. Увидев меня, штурман Усенко спросил:
— Как будем маневрировать в эти сутки?
— Так же, как до сих пор, — ответил я и, подойдя к карте, показал курсы, слегка обозначив их карандашом.
За все дни пребывания в море мы не имели никаких данных о противнике.
Ночь не принесла ничего нового. Первая половина дня и обеденное время прошли так же безрезультатно, как это было вчера, позавчера и все предыдущие дни. Даже обед проходил в томительной тишине.
— Когда нас будут вызывать с позиции? — спросил меня Смычков.
— Завтра. А что?
— Нужна большая работа с линией вала.
— Это известно, но, возможно, нам придется задержаться здесь еще суток двое.
— Двое суток потерпим как-нибудь. Был бы от этого прок, — сказал Смычков.
— Как вы думаете, будет от этого прок? — в шутку спросил я торпедиста Матяжа, который, сидя на комингсе переборки первого отсека, внимательно слушал разговор.
— Будет прок! А как же иначе? — быстро ответил Матяж, весело улыбаясь.
— Слышите? — не удержавшись от смеха, проговорил Смычков. Офицеры засмеялись. Всем понравился непринужденный утвердительный тон Матяжа. Я подумал: — «Люди верят в успех, ждут его, хотя бы для этого пришлось остаться на позиции двое-трое суток и перенести большие трудности, лишения. Это уже хорошо».