На боевом курсе
Шрифт:
— Вопросов у меня к вам нет, — сказал Головко. — Многое из того, что вы докладывали, нам известно. В тот вечер, когда вы атаковали конвой, я получил данные из штаба армии о том, что армейской разведкой установлено потопление немецкого транспорта нашей подводной лодкой. Расхождение во времени потопления, указанного армейской разведкой и вашими данными, всего лишь одна минута. [1] В ту ночь, когда вы оставили позицию, противник бросил туда корабли. Они всю ночь бомбили район, вы во-время ушли оттуда. Мне остается поздравить вас с успехом! — закончил командующий и
1
Через месяц было точно установлено, что на танкере, потопленном нашей лодкой, было более «восьми тысяч тонн спирту и бензина.
Я крепко пожал ему руку и, сложив карты, собрался уходить, вдруг совершенно неожиданно командующий спросил меня, веду ли я записи. Я почему-то смутился и не сразу нашелся, что ответить. Сказал, что нет, хотя кое-какие записи периодически делал.
Спросив разрешения, я вышел из кабинета и на несколько минут задержался в приемной, ожидая командира соединения, он еще оставался у командующего. Глядя в окно на свинцовосерую поверхность гавани, я думал о том, что и впредь буду отдаваться всей душой делу, о котором мечтал еще с детства и которое в дни войны стало единственной целью всей моей жизни. Благородный риск, опасность и борьба со всевозможными трудностями, неизбежные при этом лишения и невзгоды — ничто не страшило меня. Ведь решалась судьба моей Родины, судьба всего человечества. Решалась судьба страны, являющейся маяком и надеждой трудящихся всего мира, страны, которая в этой тяжелой и кровопролитной войне несла освобождение миллионам угнетенных и порабощенных людей.
Я мысленно оглянулся на свой жизненный путь и понял, что не зря положил столько труда на то, чтобы стать моряком-подводником.
В моей памяти с удивительной ясностью всплыли картины далекого детства и юности. Увлекательные рассказы отца о гражданской войне. Книги, которые впервые заронили в мое сердце любовь к морю. Пионерские сборы, горячие споры с друзьями о том, кем лучше быть, и моя твердая решимость после окончания школы поступить в военно-морское училище.
Помню, мой отец с этим не соглашался. Он был музыкант и хотел, чтобы я тоже стал музыкантом или архитектором, потому что я долгое время увлекался рисованием. Но к музыке я не имел решительно никакого призвания.
Родители купили мне скрипку и наняли учителя музыки. Не раз по вечерам меня отрывали от ребят, играющих на улице в сыщики-разбойники, и заставляли заниматься музыкой.
Музыку я любил слушать, но профессиональным музыкантом стать Не собирался, и поэтому вскоре уроки музыки прекратились.
Отец умер, когда мне было 16 лет, и все заботы о нашей большой семье пали на мои плечи, как самого старшего из сыновей.
Чтобы мои младшие братья могли учиться в школе, мне пришлось пойти работать и одновременно учиться без отрыва от производства.
Осенью 1929 года меня зачислили в школу ФЗУ при Молотовском паровозоремонтном заводе по кузнечной специальности.
Живо сохранился в памяти первый день занятий в учебных мастерских. Чисто прибранный светлый и просторный цех, преподаватели, инструктора и выстроившиеся по линейке ученики; незнакомые нам люди приветливо встретили нас — новое поколение производственников.
Через два месяца я в числе других товарищей был принят в комсомол. Незаметно потекли
Окунувшись с головой в производственную жизнь, я старался не терять связи со своими старыми друзьями по пионерскому отряду. Все мы повзрослели. Многие, так же как и я, учились и работали на производстве, попрежнему у нас было много общих интересов, и мы с удовольствием бывали вместе.
Изменилась обстановка, изменилась среда, казалось, производственные интересы стали моими кровными интересами, и довольно определенно складывалось мое ближайшее будущее. И все же мне чего-то не хватало.
Думы о флоте не оставляли меня.
Я стал посещать Дом обороны, где организовалась военно-морская секция. По вечерам мы знакомились с элементами военно-морского дела. Своих катеров Дом обороны не имел, кроме нескольких ялов и двух-трех парусных яхт, но для начала и это было хорошо. Мы изучали оснастку небольших парусных судов, осваивали морскую терминологию, в ночное время несли дежурства на Камской станции ОСВОД и готовились к летнему плаванию.
Незаметно подошел третий год нашего обучения в ФЗУ. На заводе стало известно, что в этом году намечается комсомольский набор в военно-морские училища. Теперь комсомольские собрания часто были посвящены жизни флота и шефству комсомола над флотом.
На собраниях я узнал много нового, интересного о жизни советского военного флота, о его строительстве и крепнущей мощи.
Казалось, моя мечта совсем близка к осуществлению, но я знал, что в этот набор еще не попаду, может быть, не попаду и в следующий, но через два-три года, когда буду иметь производственный стаж, меня тоже пошлют в училище.
Учеба в ФЗУ подошла к концу. Мы держали пробу. Я полюбил свой завод, привык к нему, он стал для меня вторым домом.
В сентябре 1931 года нас выпустили из ФЗУ — это было памятное событие. В торжестве принимали участие и представители завода и наши учителя. Мы были полны благодарности к этим поседевшим в труде людям. Каждый выпускник как мог, по-своему, выражал это чувство.
Теплыми, ласковыми глазами смотрели на нас учителя. Сколько задушевных бесед было в этот торжественный вечер!
— На флот собираешься? — по-отцовски спросил меня Николай Лукич Комаров — старый кузнец, отдавший производству около трех десятков лет своей жизни.
— Да, пойду на флот, если пошлет комсомол, — ответил я.
— Что же, дело хорошее… Кузнецы на флоте тоже нужны, — медленно проговорил он, и его длинные седые брови нахмурились, а худощавое, всегда строгое и редко улыбающееся лицо стало еще более суровым, — и только глаза выражали ласку и доброту. — Ежели на флоте другая специальность будет, кузнечное дело не забывай, дело это благородное и всегда пригодится. Затем тебя и учили. — Он обнял меня, попрощался и стал спускаться по лестнице своей обычной походкой в развалочку.
На следующее утро, придя на завод, я узнал, что меня вызывают в горком комсомола. По какому делу — никто из товарищей толком сказать не мог. Известно только, что разыскивает меня секретарь нашей цеховой комсомольской организации Тарасов, и как будто речь идет о дальнейшей учебе.
Тарасова я застал в завкоме. Он встретил меня радостно, возбужденно.
— Ты куда же пропал? Посылаем тебя в училище в Ленинград. Быстро собирай документы и — на комиссию.
Для меня это известие было таким неожиданным, что в первый момент я просто растерялся.