На бывшей Жандармской

Цуприк Нина Васильевна

Феде с той поры все хотелось сделать для Ахмета что-нибудь хорошее.

— Завтра в лес поедем! На речку! И ты с нами! На лошади! — сообщил Федя, подбегая к углу станционного забора.

— Папа-мама ругать будут? — не поверил Ахмет.

— Не будут! Папа сам тебя зовет. Пойдем к нам — узнаешь.

— Мала-мала погоди. Чугунка придет, люди приедут. Чистить-та нада…

* * *

…Отец на ноге качал младших ребят Марийку и Сережу, когда в дверях появился Федя.

— Я Ахмета привел, — заявил он, пропуская гостя вперед.

Но тот остановился у порога, смущенно топтался, держа под мышкой ящик со своим инструментом.

— Здравствуй, хлопец. Проходи, — приветливо встретил Ахмета Иван Васильевич. — Как поживаешь?

— Здрастуй, здрастуй!.. Якши-хорошо!

— Умывайтесь и за стол. Ужинать будем. Федор, проводи-ка гостя к рукомойнику.

— Мы с тобой из одной чашки будем есть. Ладно? — предложил Федя, подавая Ахмету розовое духовитое мыло.

— Одна чашка?! — не поверил тот. Не бывало еще такого, чтобы он ел с русскими из одной чашки. Где и кормили иногда из жалости, либо за услугу, то старались подать в самой бросовой посудине, которую сразу же выкидывали на помойку. Добрую посудину после некрещеного татарина шпарили кипятком, словно в нее попала зараза. А тут из одной…

Ахмет сидел степенно, ел медленно, словно исполнял торжественный обряд. Потом вылез из-за стола и засуетился возле своего ящика:

— Хозяин, давай почистим… А? Деньга не нада! Нет!..

— Что ты, дорогой? Я не хозяин, не господин, такой же рабочий. И сапоги себе чищу сам. Ну-ка, погляди на мою работу. Блестят? — Иван Васильевич протянул к свету ногу.

Ахмет серьезно и придирчиво оглядел сапог, колупнул кое-где ногтем и одобрительно кивнул головой:

— Якши-хорошо! — потом отвесил поклон и заторопился домой.

— Погоди-ка, — остановила его Федина мама, Александра Максимовна, и протянула сверток: — Возьми гостинцев. Домашних попотчуешь.

— Гляди, не проспи завтра. Мы рано поедем, чуть солнышко, — наказывал Федя, провожая гостя до угла.

— Ахмет не проспит! Он встанет раньше солнышка!..

С самоваром на речку!

В Петров день рано утром по всему околотку заскрипели калитки и ворота. Из ворот выезжали подводы, груженные походным скарбом — корзинками с едой, чугунами, подушками и одеялами. Среди поклажи поблескивали медные самовары. На каждой телеге болтала ногами орава ребят.

Любители березового леса, особенно пешие, начали раньше сворачивать с дороги. Березняк был плотный, тенистый и подступал к самым окраинам рабочих поселков. Конные продолжали путь: стоило из-за двух верст лошадей запрягать.

— Благодать-то какая! Не нарадуешься, — проговорила Александра Максимовна, когда по обе стороны дороги замелькали коричневые стволы высоченных сосен. Всюду курчавились голубые дымки костров, фыркали стреноженные кони, пиликали гармошки.

— Якши-хорошо! — отозвался Ахмет, с удовольствием вдыхая густой запах смолы и папоротника. Он сидел рядом с Федей в чистой косоворотке.

— Тпрру-у, приехали. Здесь и разобьем свой табор. Место, что надо, —

заводской коновозчик, рыжеволосый дядя Аким, остановил своего Воронка на небольшой поляне. Невдалеке сквозь густые кусты и деревья сверкала на солнце прохладная речная гладь.

Александра Максимовна сразу же принялась хлопотать.

— Ребята, за шишками для самовара! Кто больше наберет, тот молодец, — скомандовала она. — А ты, Ваня, зачерпни-ка водички.

Иван Васильевич сидел в тени, поджидая Акима Ивановича, который треножил распряженного Воронка.

— Вот неугомонный человек: отдохнуть не даст, и здесь всем дело найдет, — шутя проворчал Иван Васильевич, направляясь с ведерком к реке.

Кому не хочется быть молодцом! Ребята разбежались по лесу. Сосновых шишек на земле валялось видимо-невидимо, на тысячу самоваров. Даже маленький Сережа с пыхтением складывал в подол задранной до подбородка рубахи.

— Все молодцы. Теперь хоть до вечера чаи распивай, — похвалила своих помощников Александра Максимовна и принялась раздувать сапогом самовар. Аппетитно потянуло смоляным дымком.

— А где папа? — спросил Федя, оглядываясь.

— На речке. Где ему больше быть, — отозвался дядя Аким.

— Сапог я с него сняла, так он босиком убежал. Хлебом не корми, только бы с удочкой на речке посидеть. Ваня! Самовар на столе! — крикнула в сторону реки Александра Максимовна.

«Столом» была снятая с телеги кошма и постеленная в тени на ровной лужайке. А на ней чего только не было: и молодая картошка в «мундире», и влажный от росы свежий зеленый батун, только что вырванный из грядки, и хрустящие кочаны капусты, заквашенные еще с осени с разными душистыми травами. Но самым лакомым блюдом для ребят были сладкие паренки в большом глиняном горшке. Недаром Александра Максимовна целую ночь томила морковь и репу под сковородкой в вольном жару печи.

— Есть хочу прямо изо всех сил! — заявила Марийка, оглядывая «стол».

Все засмеялись. Иван Васильевич пододвинул еду:

— Вот и старайся изо всех сил. Другой работы пока от тебя не требуется.

— Теперь голод не страшен: лето наступило, на подножный корм люди перешли. Лес да огороды подкормят, — заметил Аким Иванович, отправляя в рот целый пучок батунных перышек.

Ели молча, с аппетитом. На свежем воздухе все казалось особенно вкусным. Ахмет сидел, сложив калачиком ноги и блаженствовал. Он любил чай и тянул кружку за кружкой, обливаясь потом и приговаривая:

— Аба-а! — что означало высшую степень удовольствия.

— А вот и молодой пролетарий, — увидел Иван Васильевич пробегавшего рысцой по берегу Николку и крикнул: — Эй, Мыкола, куда спешишь? Заходи в гости, присаживайся. Налей-ка, мать, чайку.

Николка свернул с береговой тропинки.

— У-у, здрассте! И вам здрассте, — он почтительно поклонился сидящим вокруг кошмы. — И Ахметка здесь?

— Отдыхаем мала-мала.

От чая Николка отказался наотрез:

— Некуда. Не войдет больше, — при этом он так забавно похлопал себя по животу, что все расхохотались. — Вот паренок поем.