На бывшей Жандармской
Шрифт:
— Караул, говоришь? Надо что-то другое придумывать…
— Надо, Иван. Один казачок потихоньку спрашивал у меня, где бы такой листок достать? Ну я ему отрезал: «Не впутывайте меня в ваши дела! Знать ничего не знаю. И так страху из-за вас натерпелся»…
— Правильно ответил. Нечего зря на рожон лезть. — Иван Васильевич помолчал. — Да, Афоня, на рыбалку собирайся. Надо…
— Когда?
— Чем скорее, тем лучше. Большое дело готовим.
…На другой день Кущенко подозвал Николку во время обеденного перерыва:
—
Николка обрадовался, что Иван Васильевич на него больше не сердится и сразу же помчался на станцию, прихватив свою книгу.
Афанасия Николка встретил возле теплушки.
— Это надо отправить… И это из конторы прислали. А вот вам велено передать, — и Николка оглянулся вокруг.
Афанасий чуть шевельнул черными, словно нарисованными бровями и спрятал сверток.
— Еще что наказывали?
— Вам помогать.
— Вот и хорошо. Приходи-ка сегодня ко мне ночевать. На зорьке рыбу пойдем ловить. На пирог.
Николка удивился и хотел было возразить. Но Афанасий посмотрел на него долго и серьезно.
— Ладно, приду, дядя Афанасий.
Николка задумался. Один говорит помогать, другой рыбу зовет ловить. Непонятно что-то. Так он и не мог сообразить: радоваться ему или обижаться. Но вечером отпросился у бабушки и прибежал к Афанасию.
— Мы правда рыбу пойдем ловить? — допытывался он.
— Правда. Вот и удочки готовы, и черви накопаны. Во-о какой рыбы наловим! — развел Афанасий руками и смешно шевельнул бровями. — Бери хлеб, пей молоко и на сеновал спать. Не то тебя не добудишься.
Но будить Николку на этот раз не пришлось. Он вскочил, когда еще спали воробьи и, как он любил говорить, «черти в кулачки не брякали».
— Вот тебе удочка. А это спрячешь за пазуху.
Удивленный Николка при тусклом свете летней ночи увидел в руках Афанасия знакомый сверток. Афоня разорвал его, а там оказалась пачка листовок.
— А это… на что?
— Сейчас узнаешь, — и Афанасий принялся объяснять, в чем заключается Николкина помощь.
— Пойдем, пока темно. — Рыбаки двинулись через уснувший поселок к Большому тракту. За ними по росной траве тянулись темные полосы от следов.
— Начнем, — тихо проговорил Афанасий, когда дошли до первых домов. В руке у него оказалась волосяная кисточка с коротким черенком. Он быстро макнул ее в банку с клеем, которая была спрятана на дне голубого чайника для рыбы. Торопливо помазав кистью по чьим-то воротам, Афанасий зашагал дальше по тракту.
Николка вытащил из-за пазухи листовку и пришлепнул. Следующие забелели на телеграфном столбе, затем на заборе богатого дома. Так и шли «рыбаки» по самой бойкой, но теперь пустынной улице города, оставляя на заборах
В центре города они свернули в боковую улицу и направились к двухэтажному каменному зданию чаеразвесочной фабрики.
Из ворот этой фабрики развозили чай в золоченых обертках по лавкам и магазинам. Около трехсот женщин-работниц целыми днями, надрывая кашлем больные легкие, сушили, ворошили, раскладывали по сортам душистую массу.
— Пусть и бабоньки почитают, которые грамотные. Сколько там осталось? — поинтересовался Афанасий, поспешно удаляясь от чаеразвески, на грязной стене которой забелели листовки.
— Славно «порыбачили»! Надо еще для мельницы оставить.
Когда Афанасий с Николкой дошли, наконец, до реки, наступила та самая «зорька», которую любят рыбаки.
Где-то глухо, словно из-под земли, ухала ночная птица выпь. И было непонятно, далеко она кричит или близко.
Какая-то ранняя пичуга старательно выводила трели. Из густых зарослей ивняка неслось сонное «чи-бис», «чи-бис», будто птица боялась, как бы за ночь не забыть свое имя.
— Теперь и отдохнуть можно. Я без рыбы отсюда не уйду, — Афоня достал из кармана спичечный коробок с червями и принялся разматывать удочку. — Гляди-ка, вечерняя заря еще не погасла, а утренняя загорается. Спор ведут между собой.
— Какой спор? — поеживаясь, спросил Николка. Он устроился на траве, свернувшись калачиком.
— Сказку бабушка рассказывала, как две девицы-красавицы, вечерняя зорька с утренней, поспорили, кто из них краше.
— И кто переспорил?
— Утренняя, конечно. Она людям новый день несет.
…Домой возвращались, когда ярко-оранжевое солнце оторвалось от горизонта и отправилось в далекий путь. Густой туман оседал на траве и кустах.
В чайнике Афони плескалось несколько чебаков, — угощение коту. А Николка так и не разматывал удочки.
Город просыпался. В утреннюю свежесть от каждой трубы поднимались голубые столбы дыма. Скрипели ставни и журавли, мычали коровы.
Кое-где появились одинокие прохожие в рабочей одежде со свертками и узелками в руках: мастеровые люди спешили на работу. Они останавливались возле наклеенных листовок, читали с опаской, оглядывались и торопливо шли дальше.
— Почитаем и мы, — Афанасий направился к чьим-то воротам, возле которых собралась толпа. — Про что тут написано, добрые люди?
— И говорить-то, мил человек, страшно. Про жизнь нашу правда сказана, — ответила пожилая работница, очевидно, с фабрики.
— Про то, чтобы царя с богатеями прогнали, — звонко выкрикнул подросток, работая локтями и пробираясь к самым воротам.
— Убери, парень, голову. Она у тебя не стеклянная. Теперь и я вижу… «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»… — прочел Афанасий вслух призывной лозунг, с которого начиналась листовка. В толпе перестали галдеть и наскакивать друг на друга.