На бывшей Жандармской
Шрифт:
— А… где Иван Васильевич? — спросил он, когда увидел за станком Кущенко другого токаря.
— Эк, хватился! В Совдеп выбрали товарища Кущенко. В Народном доме теперь его место. Вот так, Николай Николаич.
Николка расстроился. Он совсем не ожидал, что если выбрали, так и с завода уходить. Что же теперь с ним будет? Так и бегать всю жизнь в рассылках? А он-то надеялся обучиться на токаря… Видно, не сбылась бабушкина примета, что два вихра к большому счастью.
…Однажды Николку
— Входи, входи, Мыкола, — обрадовался Иван Васильевич, когда рассылка нерешительно просунул голову в указанную дверь.
— Вам послали, с завода, — вежливо, но суховато проговорил Николка и остановился возле стола в ожидании.
По дороге он все обдумывал, как напомнит Ивану Васильевичу о его обещании. Обязательно напомнит! Но увидя письменный стол, заваленный бумагами, постеснялся, решил ничего не говорить. Не до него теперь товарищу Кущенко, не до Николкиных бед…
Однако Иван Васильевич ничего не забыл.
— Ты чего губы надул? — спросил он, откладывая в сторону прочитанную бумагу. — А-а, понимаю! Виноватым считаешь меня. Да ты садись, в ногах правды нет. И послушай. Слово я свое сдержу, Мыкола. Дай только расправиться с нашими врагами, построить новую жизнь.
Иван Васильевич говорил так, словно уже видел эту новую жизнь, которая обязательно наступит для всех бедных людей.
Николка успокоился. Ничего, долго ждал, еще подождет…
Время пришло!
Осенью семнадцатого года пришло время, о котором говорил и мечтал Иван Васильевич. Он сам принес на завод эту весть. По всем мастерским побежали рабочие-подростки:
— Идите в механическую! Там говорить будут! — кричали они.
В механической не закрывались двери — так много собралось народу.
В самом центре на сооруженных подмостках стоял Кущенко и размахивал бумагой.
— Товарищи! — раздался под низким потолком громкий голос Ивана Васильевича. — В феврале этого года свергли царя. Но нам легче от этого не стало: власть захватили капиталисты, Временное правительство.
Сегодня из Петербурга пришла радостная весть: свергнута и эта ненавистная народу власть. Создано первое в мире народное правительство — Совет Народных Комиссаров! Главой его избран вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин!
Теперь мы, рабочие и крестьяне, стали хозяевами страны! — голос Кущенко прервался от волнения.
Несколько секунд стояла тишина. Рабочие обдумывали каждое слово, недоуменно переглядывались, будто проверяли, не ослышались ли…
Но вот громкое ликующее «Урра-а!» прокатилось по мастерской. Люди заговорили, зашевелились, некоторые обнимали друг друга.
В стороне, возле стенки, стоял пожилой рабочий и без конца повторял:
— Вот и дожили, слава богу… дождались…
Вскоре
— Коля, — шепнул Николке Степан, — слетай ко мне за гармошкой: сегодня музыка людям во как нужна!
— Я мигом! — сорвался с места Николка.
Из небольшой лавчонки молодые парни вытащили целую штуку красного коленкора. Полотно тут же было располосовано на куски. Словно маки, вспыхнули над колонной алые знамена.
По улицам поселков бежали мальчишки.
— Революция-а! Айдате смотре-еть! — кричали они.
Федя побежал за орущей ватагой. Кто-то прицепил ему на куртку красный бант.
— Ахметка, слыхал? Революция! — закричал Федя, увидев друга среди мальчишек.
— Ага, свобода! Якши-хорошо! — ткнул Ахмет пальцем в бант.
— А-а! Хочешь половинку?
Федя расстегнул булавку и разорвал полоску кумача на две. У Ахмета булавки не оказалось, и он с удовольствием привязал свой бантик на пуговицу возле самой шеи.
По улицам тесными рядами шли мастеровые люди. А над ними трепетало на осеннем ветру огромное знамя.
Снова Феде вспомнилась придуманная им сказка про богатыря. Это он сейчас шагал по городу. И не сотни голосов, а он пел новую песню под Степанову гармошку:
…Никто не даст нам избавленья, Ни бог, ни царь и не герой…Потому что этот богатырь был сильнее всех на свете.
Безработный Ахмет
Городские богатеи осаждали станцию. Обливаясь потом, они метались между поездами, цеплялись за подножки, лезли в тамбуры, в товарняки и даже на крыши вагонов.
— Куда они торопятся? Нигде для них калачей по березам не развесили. Везде Советская власть, — переговаривались железнодорожники.
— За границу норовят удрать. Их там ждут с капиталами-то.
Ахмет, сидя на своем углу, с любопытством смотрел, как мимо него с перепуганными лицами бежали люди в енотовых и лисьих шубах, увешанные поклажей.
— Па-ачистим, господа, сапожки на дорожку, — барабанил он щетками по ящику.
Мимо, пыхтя, как самовар, просеменила дородная дама в меховом манто, держа за руки двух одинаковых подростков. За ними еле поспевал отец семейства, сгибаясь под тяжестью двух чемоданов и плетеной корзины.
— Ах, Василь, ради бога, поскорее! Уйдут все поезда… Вечно ты возишься… — торопила дама.
…Важный и полный господин тянул за руку дочь.
— Мои украшения, папа… Я не могу без них уехать. Ах, мои драгоценности…