На бывшей Жандармской
Шрифт:
— Так вот, Егор Прохорович, сами-то вы как думаете?
Но тут стремительно вошел высоченный детина с белой коленкоровой повязкой через весь лоб, из-за чего шапка-ушанка держалась на самой макушке.
— Не зря съездили! Признали казачки Советскую власть, товарищ Кущенко! — громко отрапортовал он с порога. — Вот наши мандаты.
Детина сорвал с головы шапку, достал из нее две серенькие бумажки и положил на стол.
— Хорошо, товарищ Бобров! Значит, наша берет? Садись — рассказывай. А вы, Егор Прохорович, послушайте.
Иван Васильевич
— Перекуси, Ахмет. Вот закончу с товарищами, поговорим с тобой. Смотри, все ешь. Мне Федор еще принесет. Садись, Михаил, чего мечешься, как неприкаянный? И докладывай по порядку.
Но Михаил так и не сел. Он продолжал ходить по кабинету и, когда не хватало слов, размахивал руками.
— Прибыли мы с Павлом в станицу в сумеряшках и прямо в школу. А там аккурат станичная сходка. Гармошка играет, песни поют. Справные казаки на передних скамейках расселись. Которые победнее — в уголках на прикукорках сидят, свои разговоры ведут. Вроде и Советской власти нету. Пашка Декрет из-за пазухи достает, а я мандаты и к атаману.
Так, мол, и так, с народом поговорить надо. Декрет почитать, самим Лениным подписанный. Мы, как агитаторы Советской власти…
Тут атаман крикнул, чтобы поутихли малость, и говорит казакам:
«Большевики из городу прибыли. Про Советскую власть докладывать будут. Примем, казачки, новую власть али как?..»
Богатые казаки, хорунжии да подхорунжии, загалдели, кричат, свистят:
«Где им, голодранцам, Россией править? Вранье все это! Гони их в шею!»
«Не туда попали, — говорю Павлу. — Тут нечего и толковать. Клади Декрет за пазуху».
Пошли мы с ним по избенкам, которые победнее. Станица большая, так мы два дня ходили. Декрет читали, рассказывали. Вечером на сходке учительница принялась читать. Голос у нее звонкий, сама красивая.
Народу собралось — двери не закрыть. Бедноте наказывали, чтобы посмелее были, не боялись богатых казаков и самого атамана. Только глядим, все скамейки опять заняли богачи: атаман, офицерье ихнее, поп с попадьей и с дьяконом.
Но и беднота не сплоховала. Пробрались казачки наперед, да возле самого при… призидума…
— Президиума, — поправил Кущенко, поглядывая на Егора Прохоровича. А тот внимательно слушал и только головой кивал.
— Во-во, его самого. Слово-то мудреное, не выговоришь сразу, — продолжал Михаил. — Сели, значит, казачки возле самого стола, кто на прикукорках, кто как. Атамана с офицерьем вроде как оттеснили. Да как прослушали Декрет всем-то миром, кричать принялись:
«Правильная Советская власть, раз так про землю пишет! Наша власть! Такую нам и надо!»
Богатеи тоже галдеж подняли. Поп с дьяконом лохматыми головами трясут, несогласные, значит. Только беднота совсем осмелела. Один казачок на скамейку забрался. Голос — чистая труба.
«А вы поутихнете малость, — гудит казак, — хорошо вам было, как
Атаман заругался, пригрозил, что все припомнит, и деру со сходки. За ним богатеи, офицерье. Крепко осердились…
При последних словах Михаила Кущенко засмеялся. Глядя на него, улыбнулся и Ахмет. Лишь Егор Прохорович сидел серьезный и о чем-то думал.
— Осердились, говоришь? Ничего, пусть посердятся. Самое главное, чтобы беднота была посмелее.
Ахмет на слова Ивана Васильевича одобрительно кивнул головой. Он уже выпил молоко, а хлеб спрятал для братишек и матери.
Михаил еще походил по комнате, потом остановился возле Кущенко, достал из-за пазухи какую-то бумагу:
— Комитет избрали мы из тех, которые побойчее, потолковее. Вот протокол собрания, список комитета. Поверишь, товарищ Кущенко, туда мы пешими шагали до самой станицы. А домой — в ковровой кошевке, вожжи гарусные с кистями, а под дугой шеркунцы. С почетом проводили, как дорогих гостей.
— А где же ты, гость дорогой, этакую гулю схватил? Кто тебя угостил? — Иван Васильевич указал на перевязанную голову Михаила.
— Оплошка вышла, не постерегся, — засмущался Михаил. — Подхорунжий один палкой огрел, когда мы в кошевку садились. И откуда его черти выдернули? Сперва синеньки-зелененьки замелькали. По дороге отошло.
— Вот варнаки, порешить хотели человека! — не выдержал Егор Прохорович.
— Офицерье-то вместе с атаманом из станицы на конях угнали. Верхами, — добавил Михаил.
Иван Васильевич прошелся по кабинету из угла в угол.
— Да-а, — протянул он, останавливаясь возле окна. — Лютуют враги. Тебя палкой огрели, на Степана Ивлева волкодава с цепи спустили, других товарищей в темный холодный амбар закрыли. И не зря из станицы удрали: слетаются, как воронье, в одну стаю. Трудно, товарищи, очень трудно. Но бедный люд Советскую власть принял, не даст в обиду. А это — главное! Надо только собрать всех в один крепкий кулак. Тогда нам никакой враг не страшен. Понимаете, Егор Прохорович, чья теперь земля? Народная земля, дорогой товарищ! Вы и владейте ею.
— Понимаю, как не понять. За нас бьетесь. Мы уж про то наслышаны. Да казачки послали меня, говорят, узнай, как следует, Егор… Только… бумагу бы нам почитать. Декрет, который Ленин подписал…
— Декрет? Пожалуйста! — Михаил с готовностью вытащил завернутую в тряпку замусоленную бумагу.
— К вам, Егор Прохорович, обязательно приедут. Не сегодня, так завтра, — пообещал Кущенко.
— Давайте я, — с готовностью вызвался Михаил.
— Куда ты с пробитой головой? Подлечись, другие поедут…