На бывшей Жандармской
Шрифт:
— Даст без вас, пересмешники.
…Громилы разбежались на рассвете, заметив красногвардейцев, которые возвращались после снятия обороны города.
— Молодцы, хлопцы! — похвалил ребят Кущенко, когда они наперебой рассказывали о тревожной ночи. — Запомните: и камень в нашем деле оружие, если его метко бросить.
В эту ночь белоказаки не выполнили своей угрозы и к городу не подошли. Но с той поры часто по ночам выли заводские и паровозные гудки, поднимая красногвардейцев.
Новая
Ахмет был доволен своей жизнью. Как обещал товарищ Кущенко, маму отвезли в больницу. Лежала она на белых простынях, в тепле и даже кашлять меньше стала. Братишки сидели в натопленной землянке: дрова Ахмет приносил каждый день по охапке со станции.
Но Ахмету дома не сиделось. Он и про сон позабыл. Когда тут спать? К вечеру истопит дома печь, накормит ребятишек и бегом на станцию, фонари зажигать. Потом через весь город мчался в Народный дом, где его ждал Николка.
По утрам он прятал в надежное место, в подвал, лестницу, бидон с керосином и шел к вокзалу.
Низкие душные помещения были битком набиты пассажирами, которые по нескольку суток спали на своих чемоданах и узлах.
— Не стало порядка при товаришшах. Поезда не ходят, хоть умирай, — ворчали спекулянты и мешочники.
Когда на станцию прибыли в эшелонах красные матросы, посвистывая и постукивая покатили поезда. Мешочников будто корова языком слизала.
— Навели порядок краснофлотцы! Ленин, говорят, послал их к нам на подмогу, — радовались железнодорожники.
Матросы звали Ахмета как-то чудно:
— Привет, юнга! — кричали они, когда Ахмет по вечерам зажигал фонари. — Пойдем к нам чай пить.
От такого приглашения Ахмет был не в силах отказаться. Да и чай не из травы, не из сушеной моркови, а настоящий, фамильный. Обхватив жестяную кружку озябшими руками, он тянул его с превеликим наслаждением.
— Пей еще. — Матросы лезли в карманы бушлатов, извлекая кусочки сахара.
— Спасиба… Спасиба… — твердил Ахмет. Но сахар и хлеб он складывал в карман для братишек. Настоящий чай и так хорош.
— Погоди, юнга! Вот разделаемся с генералом Дутовым, тогда заживем! И хлеба, и сахару будет вдоволь. Ленин-то, знаешь, что говорит? Не знаешь? Эх ты, темнота! Он говорит, что легче завоевать Советскую власть, чем удержать. Потому как разные гады под ногами путаются.
После усердного чаепития возле пышущей жаром буржуйки распаренный Ахмет бежал домой обрадовать своих «малаек» гостинцами. Напрасно Николка каждый вечер караулил для него место в Совдепе…
Однажды Николка сам пожаловал в гости, явился прямо в землянку. Ахмет в это время зашивал рубаху младшего братишки, который нагишом устроился на печи и терпеливо ждал свою одежку.
— Ты чего расселся? У него под носом такое делается! — прямо с порога набросился на друга Николка. — Побежали на станцию!
Ахмет закрепил нитку, откусил ее, и
…Народу на станции было много. Обступив возы с кладью, люди смотрели на них, как на какое-то чудо, тыкали ладонями в тугие мешки.
— Эй, отойди от возов! — кричали возчики, мужики в тулупах с сосульками на бородах от мороза. Возчики были одеты по-праздничному, а лошади и дуги украшены лентами. На сбруях позвякивали медные шеркунцы. От лошадей валил пар, оседая инеем на гривах и челках. Видать, проделали немалый путь.
— Свадьба? Ага? — полюбопытствовал Ахмет.
— Эх ты! Свадьба! Хлеб в Москву повезут. Рабочие там голодают.
— А-а…
Тем временем подали длинный товарный состав.
— Загружай! — крикнул кто-то.
Мужики скинули тулупы, и началась работа. На помощь вызвались желающие из толпы, подошли железнодорожники. От подвод по деревянному настилу до вагонов протянулась живая цепочка из тугих мешков.
За порядком при погрузке наблюдал брат Ивана Васильевича Афанасий Кущенко. Он ходил возле подвод с карандашом и бумагой.
— Откуда хлеб?
— Из Большедеревенской…
— Сколько?
Афанасий слюнявил карандаш, записывал и шел к следующим подводам.
— Из Чебакуля мы… Пущай кушают на доброе здоровье.
— Из Травянки… Зернышко к зернышку пшеничка.
— Из Окуловской станицы. Товарищу Ленину низкий поклон передайте от красных казаков.
Кроме мешков с хлебом из каждой подводы извлекались «гостинцы» для москвичей — мороженые потрошенные гуси и куры, горшочки с маслом. Все это старательно замотано в чистые холщовые тряпицы. «Гостинцы» относили в один вагон и аккуратно укладывали.
А обозы все подходили. Росла и толпа любопытных. Чего только друзья не наслушались в этой пестрой толпе!
— Пресвятая богородица! Начисто весь хлеб увезут, зернышка не оставят! Опять будем травяные алябушки есть, — протянула круглолицая молодуха. — Замирать придется.
— То и развезло тебя с травяных алябушек, — в ворота не влезешь. Рожу-то отъела, решетом не закрыть, — подтрунил над ней веселый паренек, озорно подмигнув черным глазом, и уже сердито добавил: — Рабочий класс голодает в Москве. Помогать надо. Поняла, баба?
— Вот-вот, одни будут поясницу гнуть, а другие даровой хлеб есть. Ловко у них выходит, у большевичков-то, — влез в разговор чиновник в меховом картузе. — А еще уверяют: кто не работает, тот не ест…
Николке показались голос и картуз знакомыми. Он подошел сбоку, вгляделся и узнал бывшего конторщика, Захара Никифоровича.
— Темный ты дядя, хоть и очки нацепил. Рабочий класс работает, потому и есть должон, — повернулся к конторщику черноглазый парень.
— Па-азвольте, молодой человек. Что же он бесплатно работает, ваш рабочий класс? Он жалование за это получает! Так-то-с, — не унимался конторщик.