На что похожа любовь?
Шрифт:
— А как ведут? — вклинился наконец он, с интересом на меня глядя.
— Может быть, несут всякую чушь в свою защиту, как я, но точно не уходят в себя и не отдаляются.
— Ты права, Женя, — сказал он, и у меня внутри всё обмерло. — Я испугался. Испугался, что этот вихрь, который ты несешь в себе, не оставит от меня ни кусочка. Я и так стал зависим от твоего настроения и этих непредсказуемых выходок. Но понять тебя мне ещё сложно: это игра для тебя или я правда значу чуть больше, чем те твои предыдущие? Может, я просто очередной трофей,
— Бывшей соседки, — зачем-то уточнила я. — И никакой он был не трофей, мне правда казалось, что я влюблена. Но теперь мне не кажется. И, заметь, это ты обратил на меня внимание и добивался расположения, так что кто тут трофей — еще предстоит разобраться.
— Ну, ты-то трофей очевидный. Дикая бунтарка с полыхающим сердцем.
— О-о, какие эпитеты. Мне очень нравится! Продолжай.
— Что еще тебе нравится? — он подпер рукой щеку и с интересом воззрился на меня.
— Тебе полный перечень огласить? Это будет надолго.
— А мы не спешим. Только свой любимый кофе не забывай пить, а то остынет.
— Ты бы тоже хотя бы попробовал.
Он последовал моему совету.
— И как? — спросила с замиранием, как будто от его ответа зависело что-то в моих предпочтениях.
— Неплохо. Но американо мне нравится больше.
Я лишь закатила глаза.
— Итак, ты обещала мне перечень…
— Слушай, — перебила его и начала перечислять: — Мне нравится гулять по вечернему городу, нравятся желтые розы, люблю кошек и, возможно, однажды заведу в своей квартире, даже не одну, а две, чтоб им не было скучно.
— Это разумно: каждой твари по паре — не зря ведь сказано.
— Люблю море, и вообще воду. Мне нравится плавать. Люблю лето. Макиато, — приподняла свой бокал с кофе. — Пока достаточно. А что любишь ты?
— Мне нравится, что мы во многих пунктах похожи.
— В каких, например?
— Во всех, кроме макиато и желтых роз — я бы не хотел, если честно, чтобы мне дарили цветы, иначе бы стал актером.
— Что еще ты любишь?
— Люблю черный цвет, сериал «Игра престолов», как ни странно, родной журфак, люблю красивых девушек… — И только я хотела возмутиться, как он дополнил, глядя мне прямо в глаза: — Тебя.
На пару секунд воцарилась немая сцена. Я даже слышала отдаленно, как за соседним столом скрипели вилками о тарелки.
— Повтори, — попросила срывающимся голосом.
Он смотрел на меня и молчал. Так что я уже успела подумать, что мне показалось.
— Да, представляешь, вот такая досада случилась, — он усмехнулся.
— Почему досада?
А он ответил стихами:
— Когда на лице твоем холод и скука,
Когда ты живешь в раздраженье и споре,
Ты даже не знаешь, какая ты мука,
Ты даже не знаешь, какое ты горе.
Когда ж ты добрее, чем синь в поднебесье,
А в сердце и свет, и любовь, и участье,
Ты даже не знаешь, какая ты песня,
И даже не знаешь, какое ты
— Жалко, что я стихов наизусть не знаю, — произнесла, не сводя с него глаз. — Только одно, из школьной программы:
Я вас люблю — чего же боле?
Что я могу еще сказать?
Теперь, я знаю, в вашей воле
Меня презреньем наказать.
Но вы, к моей несчастной доле
Хоть каплю жалости храня,
Вы не оставите меня[2].
— Там «пишу», — поправил он.
— Что?
— «Я к вам пишу — чего же боле?». Но твой вариант мне нравится больше.
— Знаешь, я больше не хочу макиато, — заявила, отодвигая от себя напиток и даже не притрагиваясь к десерту.
Он посмотрел на стол, а потом на меня:
— А чего хочешь?
— Целоваться, — произнесла одними губами, беззвучно, как будто нас могли услышать и осудить за это.
Но он понял. Засмеялся, но как-то по-доброму. Попросил официантку упаковать нам еду с собой и помог мне надеть пуховик. Всё это, до самого выхода из кафе, мы делали молча. А на пороге, вжав голову в плечи от холодного зимнего ветра, остановились.
— И куда мы идем?
— Целоваться, — заявил он то ли в шутку, то ли всерьез.
— А конкретнее? — поинтересовалась настойчивее.
— Конечно же, в самое романтичное место Москвы — в Планетарий.
— Там же дети, нас выгонят, — засмеялась я.
— Спорим, не выгонят? — и он переплел наши пальцы, вселяя в меня уверенность.
Выгонят или нет мне было уже всё равно. Главное, вместе.
Хотя, стоит признаться, правила хорошего тона мы всё же соблюдали и смущать никого не стали. Я знала, что наши поцелуи еще впереди. Мы поедем вместе в метро, а потом я, возможно, приглашу его на чашечку чая. И мы включим какой-нибудь фильм, ведь завтра выходной и не нужно никуда спешить.
А пока смотрела на звездное небо, ощущала в своей его руку и вдруг поняла, что впервые в жизни осознала, на что в действительности похожа любовь. На звездное небо внутри тебя. Когда не важно, что вокруг — бури, метель или шторм — потому что ты носишь в себе это звездное небо, и знаешь, что оно безгранично.
Я осторожно повернула голову влево и посмотрела на Элика. И он, то ли заметив, то ли почувствовав, сделал то же — посмотрел на меня. А потом поцеловал в уголок губ — быстро и невесомо. Но и этого прикосновения хватило, чтобы моих звезд внутри стало больше.
Покидая планетарий, я чувствовала себя опьяненной. Такое чувство, когда хочется творить какие-нибудь милые глупости, обниматься и улыбаться во весь рот, не в силах объяснить внятно повод.
— Как хорошо, — выдохнула, замирая на пороге и глядя в темнеющее небо, чей мрак разбивал свет столичных прожекторов.
Элик взглянул на меня с легкой усмешкой на губах:
— И что, мы теперь никогда не будем ругаться?
— Почему? Будем, конечно, — пожала плечами я, начиная шагать по дорожке к выходу с территории.