НА ЧУЖБИНЕ 1923-1934 гг. ЗАПИСКИ И СТАТЬИ
Шрифт:
II
Расставив цепью бойцов, я сам подполз ближе к площади, на которой лежали австрийцы, стояли пулеметы, метались из стороны в сторону с винтовками и централками за плечами помещики, крупные собственники и вартовые. Я выяснил для себя, когда и откуда наилучше ударить на незваных пришельцев и когда получил известие, что Щусь уже у назначенного места, я подал команду - огонь! Стреляли по противнику на расстоянии 80-100 шагов, и огонь наш был настолько меток, что австрийцы не успевали стрелять.
Увидев
– И мы все, как один, бросились в атаку.
В это время Щусь с противоположной стороны открыл пулеметный и ружейный огонь.
Австрийцы бросились в паническое бегство по дороге на с. Покровское, оставив нам два пулемета, 22 подседланных лошади, бричку патронов и массу винтовок. Помещики, крупные собственники и вартовые бросились через дворы и, убегая, зажигали крестьянские дома и солому.
Село Дибривки заворошилось, точно муравейник: крестьяне выскакивали с вилами, косами, топорами и ружьями и беспощадно убивали австрийцев, вартовых и помещиков.
Таким внезапным и смелым налетом мы выбили из с. Дибривки этих непрошеных пришельцев-убийц и преследовали до с. Покровское.
Много пленных привели бойцы с поля битвы. Помню - крестьяне так были увлечены в этот бой, что не обращали никакого внимания на то, что 9-10 дворов, зажженных отступавшими, уже почти догорали. Они все почти были за селом и каждого пленного хватали у бойцов; и, убивая, приговаривали: «колы мы вже вас здыхаемося».
Помню - возвращаясь с боя, я с трудом отстоял 20-25 австрийских солдат, среди которых много было галичан-украинцев, и которых крестьяне уже раздели и избивали.
Их пришлось накормить, перевязать и под конвоем вывезти за село на ст. Просяную.
Вартовых же всех было приказано расстреливать, как подлых лакеев гетманской буржуазии.
III
Наступил вечер 1 октября. С необыкновенным подъемом я провел крестьянский митинг, после которого наши ряды пополнились вдвое.
С этих пор из села Дибривки слова: «Батько Махно» передавались во все стороны из уст в уста самими крестьянами. Отсюда крестьяне, крестьянки, их дети слово «батько» передавали с неожиданным для меня самого уважением и любовью во все деревни и села Украины. Оно же подхватывалось и всеми отрядами. С этих пор и пришлось подписываться на всех воззваниях и официальных бумагах вместо Махно - батько Махно.
– А хорошо ли это?
– задавал я иногда себе этот вопрос. Но ответа на него не находил.
Мои друзья уговаривали меня, что так привыкли называть меня в народе. Это успокаивало меня.
IV
Ночь с первого на второе октября прошла спокойно. Каждый из нас ложился и вставал с каким-то приподнято-напыщенным чувством победителей.
На следующее утро нам нужно было выезжать. Но ввиду того, что со всех концов района приходили добровольцы-крестьяне и записывались в отряд, выезд был на два дня отложен.
Поэтому
А когда я возвращался обратно в село, то по пути встретил отряд свой, который мчался во всю рысь в лес.
Здесь я узнал, что со стороны села Покровского движется много кавалерии и пехоты. Каретник, Щусь и Марченко с двумя пулеметами и кавалерией выехали на встречу, но, заметив силы противника, сейчас же возвратились в лес.
К этому времени австрийцы, установив батарею, открыли по селу Дибривки огонь, в одно и то же время бросив один батальон пехоты на село, а два при 200-300 кавалерии - на обхват леса.
На помощь им со всего Дибривского и Больше-Янисельского районов потянулись немцы-колонисты, крупные собственники, помещики и вартовые со своими мелкими отрядами. Тянулись они бесконечными вереницами с необыкновенным воодушевлением и радовались, что теперь именно, в Дибривском лесу, возьмут и Махно, и Щуся. Отряды эти тоже рвались к лесу, беспорядочно обстреливая его.
Но мы заняли позиции с двух сторон, которые были неподступны потому, что их отрезывали реки Каменка и Волчья.
Регулярные австрийские части несколько раз пытались нас с этих позиций выбить, но нам легко удавалось заставлять их отступать или же ложиться и молча, притаившись, лежать.
День спускался к вечеру.
Село Дибривки зажжено и горит. Крестьяне - на подводах, верхом на лошадях, пешие - из села разбегаются во все стороны.
Австрийцы одних заворачивают, других расстреливают, а третьих просто раздевают и, отобрав лошадей, бросают в поле.
Прибежавшие в лес из села, крестьяне рассказывают, что дворов целых в селе не останется; его специально, по всей вероятности, приехали сжечь, так как по улицам ходят из двора во двор и зажигают.
Зажигали его все: и помещики, и немцы-колонисты, и вартовые. Не оставались без участия в этом гнусном деле и регулярные австрийские части.
Солнце зашло. Наступили сумерки. Но от горевшего села Дибривок лес освещался, точно днем.
Батарея перевела свой огонь из села на лес.
Я узнал от т. Щуся, где наилучший выход из леса и, посоветовавшись с ним, сделал распоряжение сняться всем с позиции и тихо выезжать вдоль реки Каменки на с. Гавриловку (расположенное в 12-15 верстах от Дибривок).
Крестьян и крестьянок, которые оставались в лесу, мы просили не падать духом. Мы говорили им, что все, что сейчас враги наши творят в селе Дибривки, - завтра или послезавтра обрушится на них.
Крестьяне многие говорили: «Пусть сгорит все наше в селе, лишь бы вы остались живы. Мы надеемся, что все же мы победим».
Из леса мы выехали благополучно, без всяких поражений.
Село Дибривки все сильнее и больше охватывалось огнем, и путь наш до села Гавриловки освещался словно днем.