На далеких окраинах
Шрифт:
— Слышишь, погнали, собаки; ну, погоди ж ты, старый шайтан, ты мне еще попадешься...
На минуту продолговатый курган совершенно скрыл беглецов. Они круто повернули вправо.
Преследовавшие их всадники видели, где пропали оба джигита; они стали стягивать круг. Через несколько минут курган был окружен; спустились вниз. «Гей! гей!» — перекликались в темноте голоса. «Гей! гей!» — отзывались им другие... Пристально всматривался Сафар в темноту, каждый камень казался ему всадником, в вое ветра слышался ему насмешливый голос Юсупа.
— Поймали,
— Ну что?.. — подъехали с другой стороны двое.
— Надо было сразу, а то долго очень хитрили, — заметил с досадой высокий всадник, чуть рисующийся во мраке.
— Нечистое дело, — глубокомысленно произнес Сафар и махнул рукой.
Всадники съехались мало-помалу в кучу.
— Это не джигит был, — говорил Сафар торжественным голосом. — Тот, другой, был русский, это правда, я его хорошо знаю; а с ним был сам шайтан, я даже видел огонь на том месте, где они под землю ушли. Да бережет нас пророк от темной силы!..
Наездники благоговейно слушали старика и вздрагивали каждый раз, когда ветер доносил из гор заунывную ноту. Им всем грезилась теперь чертовщина.
Чуть тлеющие уголья кухонного костра, расположенного на самом берегу Ак-Дарьи, распространяли вокруг себя слабый красноватый свет. Черный закопченный котел, втиснутый в наскоро вырытую яму, навис над этой грудой золы и угля, и по его раскаленным бокам, шипя, сползала грязная пена. Кругом была непроницаемая темнота, только поблизости огня можно было рассмотреть кое-какие предметы; ближе всего виднелись подошвы массивных подкованных солдатских сапог, за ними не ясно рисовались бедро и часть спины спящего солдата, с головой завернувшегося в свою шинель; рядом видны были только лоб и рука другого солдата; белая косматая собака положила свою морду на щеку спавшего и дрыгала ногами во сне, глухо взвизгивая по временам.
Немного подальше блестела шина тележного колеса; там слышно было, как фыркали и ворочались мордами в соломе ротные лошади; чуть-чуть, словно иголки, сверкали штыки ближайших ружейных козел и мелькала тряпка ротного значка, хлопавшая от ветра по своему тонкому древку.
С шумом и брызгами пенилась Ак-Дарья, пробираясь по каменистому руслу, и сквозь этот шум неясно слышались храп и бред спавших, чьи-то тяжелые вздохи, жалобный стон раненого солдата, разметавшегося в горячечном бреду в телеге, и тихий говор молодого солдата, рассказывавшего соседу что-то про свою деревню.
— Ты, слышь, у нас церковь стояла на горе...
— Мины-мученика-то?
— Нет, Мины в Карбове-селе, а наша Егорья, то бишь, Козьмы и Демьяна.
— Ну?..
— Поп-то и говорит: «Вы бы, православные...»
— Братцы, — стонет раненый, — водицы бы мне ковшик; так-то все нутро палит.
— Помрет, — шепчет на ухо тот, что про попа рассказывал.
— Может, и отдохнет...
— Фетисов, тот, фершал сказывал, уже помер.
— Вы бы меня, братцы, к самой реке положили, — мечется раненый, — то есть всю бы вылакал... Ох,
— Ершов, буди смену в цепь, — мычит спросонья кто-то, приподнявшись на локте.
— Потому, как на новый престол ризу требовается.
— Это поп-то говорить?
— Ну, да.
— Ротный сказывал: выступать еще до свету будем.
— Чего спешите; поспеем...
— Ему лучше знать. Цыц, куцый! Что-то он, братцы, нынче чует что-то — словно недоброе.
— А что?
— Возится все очень; опять блох что напускал мне под шинель.
— Это к морозу...
— Эй, скажи Андрей Ионычу, — кричит ротный конюх с телеги. — Богданов кончился, уж не дышит.
— А Назарка нынче что-то больно шибко напирал. Особливо с четвертого часу.
— Это когда к нему подмога пришла...
— Ну, завыли!
Действительно, несколько ротных собак повыскочили из-под телеги и громко завыли... Далеко, в цепи часовых поднялся яростный непрерывный лай... Несколько голосов кричали что-то: одни близко — так что можно было расслышать слова оклика, другие голоса чуть слышно отвечали... Стукнул отдельный выстрел, и лай собак затих на одно мгновение, чтоб сейчас же разразиться с новой силой... По отсырелой барабанной коже глухо зарокотала дробь тревоги.
Сонный отряд суетливо поднимался на ноги.
X
Смерть Юсупа
Маневр Юсупа, сбивший с толку преследователей, был более, чем прост, только темнота помогла им в бегстве. Днем положение их было бы безвыходно: к горам им нельзя было уйти: там рыскали садыковцы; скакать прямо к отступающему русскому отряду было бы чистым безумием: большинство Назар-Куловых джигитов, благодаря Сафару, знали уже, что за птицы затесались в их шайки. Дело было бы совсем дрянь, если бы не стемнело и не затуманилось между буграми.
— Никто как Бог, — шептал Юсуп.
— Опять ва-банк со входящими, — бравировал Батогов.
Оба всадника, выбравшись из лощинки, видели, как скакали по кургану джигиты муллы Сафара. То обстоятельство, что они так скоро прекратили дальнейшие розыски, очень озадачило Юсупа и его товарища.
— Вон они в кучу сбились, стоят.
— Ничего не вижу.
— Да вон чернеют, смотри между ушей лошади видишь?
— Ну, то, кажись, пригорок.
— Назад поехали.
— А мы что стоим?
— Погоди. В случае чего, нам, пожалуй, придется лошадей бросить, пеших-то нас не увидят в такую темь, а к утру мы, может, доберемся к русским.
— Только бы нам за Ак-Дарыо перебраться.
— И чего жгут задаром, смотри.
Над оставленными кишлаками поднимался густой красный дым и по ветру летели огненные хлопья. Всадники пробирались шагом, держась одного направления, далеко впереди слышался шум, похожий на плеск водяной мельницы.
— Вот теперь холода настанут, — говорил Юсуп, — придут люди в свои сакли — крыши нет, корму нет, баранов угнали, есть нечего.